Самая простая вещь на свете

— Не могли бы вы говорить помедленнее, — попросила Света. — У меня сложности с немецким языком.

Фридрих замолчал.

— Как я поняла из вашего письма, вы работаете в большой фирме на складе — так?

Фридрих коротко кивнул.

— А живете вы где? В городе?

— Да, я живу в центре, недалеко от моей работы, — теперь он с усилием растягивал слова, отчего его речь звучала, как замедленная магнитофонная запись.

— А откуда вы родом? — продолжала Света.

— Я приехал с севера Германии, из Ганновера, — отвечал Фридрих, как на уроке. — Там живет моя мама.

— Она тоже снимает квартиру?

— Нет, у нее свой дом.

— Слышь, Марин, ему в перспективе дом светит, — шепнула в сторону подруги Света.

Дальше Фридрих опять сорвался в галоп и начал тараторить.

— Ну ты что, опять ничего не понимаешь? — спросила Марина, глядя, как лицо подруги постепенно вытягивается от недоумения.

Фридрих замолчал, а Света застыла с открытым ртом.

— Ты мне, в конце концов, переведешь что-нибудь? — не выдержала Марина и дернула подругу за рукав.

— Марин, он спрашивает — у тебя паспорт с собой?

— Зачем ему мой паспорт понадобился?

— Он хочет сегодня на тебе жениться.

— Чего-о?

— Он понял, что вы для этого встретились.

Марина схватила сумку и, щелкнув замком, вытряхнула ее содержимое на стол. На образовавшуюся горку сверху шлепнулось увесистое портмоне.

— Слава богу! Все с собой! Поехали.

— Марин, ты что, с ума сошла? Ты же его в первый раз в жизни видишь.

— А вот все остальное уже мое дело, — отрезала Марина. — Поехали, говорю.

У немцев несколько иное обозначение этажей. То, что у нас считается первым, у них называется — Erdgeschoß, что в переводе на русский язык означает «земляной этаж». Это определение как нельзя лучше подходило к квартире, в которой поселились молодожены. Она была действительно расположена прямо на земле, без всякого задела или перехода. Окна отставали от асфальта сантиметров на десять, не больше, и тут же, сразу за окном, начиналась большая шумная дорога, которая подходила вплотную к дому с двух сторон. Домик был маленький и хлипкий, в три этажа. Его хрупкая конструкция начала шестидесятых никак не была рассчитана на современную агрессию несущихся в три ряда автомобилей. Стены, покрытые грязно-розовой штукатуркой, непрерывно вибрировали и дрожали, вызывая в жильцах смутное беспокойство и страх.

Фридрих, которого по российской привычке подруги быстро окрестили Федей, оказался человеком тихим и болезненным. С робким шуршанием он передвигался по двум крохотным комнатам, как бы боясь обнаружить свое присутствие в этой жизни. Приведя в дом молодую жену, он совершенно растерялся и, не понимая, что же теперь делать, стал пугливо прятаться в другой комнате.

Марина отнеслась к своему новому положению делово. Оказавшись после свадьбы с мужем наедине, она послушно приготовилась принести себя в жертву этому бледно-розовому, трясущемуся от страха существу. Но Фридрих, надев пижамку, юркнул под одеяло, пробормотал «Gute Nacht, Ängelchen»[10], повернулся спиной и притворился спящим.

Марина была приятно удивлена таким неожиданным поворотом событий. Физическая близость с новоиспеченным мужем казалась ей делом крайне неприятным. Марина долго не могла уснуть. Ощущение было странным — вот она лежит в одной кровати с совершенно посторонним человеком, который всю ночь храпит и тикает. Тиканье раздавалось из Фединой груди, в которой билось сердце с искусственным клапаном. Днем эти звуки заглушались фоном человеческой жизни, а ночью, в тишине, раздавалось отчетливо, с непереносимой ритмичностью. «Ничего, — думала Марина, — люди в тюрьме выживают, потому что есть надежда на свободу выбраться. Так что же, я в Германии не выживу, в отдельной квартире, с этим заживо засушенным гербарием? — Она повернула голову и бросила брезгливый взгляд на холмик из одеяла, под которым беспокойно двигалась нездоровая Федина плоть. — Ладно, дружок, ты здесь поспи, а я пойду чайку попью». Марина встала и вышла в гостиную, которая одновременно служила кухней. Открыв холодильник, она прикинула, с чего бы начать, и, остановившись на объемной упаковке с колбасой, принялась за еду. Она ела долго, без удовольствия, пережевывая, как пластмассу, все то, что находила в холодильнике, пока наконец чувство отвращения к еде не заглушило чувство отвращения к жизни.

— Ну вот, теперь и поспать можно, — пробормотала она и, завалившись на диван, сразу забылась тяжелым крепким сном.

Проснулась Марина рано, встревоженная неприятным сновидением. Ей снилось, будто бы она находится на центральном московском проспекте в стеклянной милицейской будке. Машины выстроились в широкое каре и нетерпеливо рычат заведенными моторами, готовые в любой момент сорваться с места и смести с лица земли будку вместе с Мариной. И кто-то невидимый голосом Левитана командует: «На старт! Внимание! Ма…»