Самая страшная книга 2014

— Весна, хорошо. Цикл Природы. Сначала умирает, потом возрождается. Жизнь течет своим чередом.

— Не для вас, — заметил Петр осторожно.

Провоцируя собеседника, главное — не переборщить. А то ведь все пойдет насмарку. Пару лет назад у него уже был такой неприятный случай: педофил и убийца оскорбился и вообще отказался от разговора. Правда, как подозревал Петр, маньяку просто нечего было рассказывать. Кое-что в деле намекало на это. В отличие от дела Савелия, вина которого была доказана в свое время более чем убедительно.

— Я не боюсь смерти. В каком-то смысле я и есть смерть, почему же я должен ее бояться? Знаю, мне немного осталось, сегодня или завтра это случится. И что? Все ведь когда-то умирают.

Многих тянет пофилософствовать. Подавленный комплекс вины обходится, как неприятное препятствие, за счет общих категорий, оправдание можно найти и в законах мироздания, и в знаках высшей силы.

Вес это Петр слышал не раз, и посвященная псевдо-философским оправданиям глава будущей книги уже была набрана, отредактирована и сохранена на нескольких дискетах. Дебри подсознания ни его самого, ни читателей уже давно не интересовали. Мясо. Кровь. Безумие. Вот что нужно толпе. А уходящего времени жалко.

— Кому-то срок жизни сократили вы, Савелий, — Он посмотрел в дело и подвинул диктофон ближе к решетке. — Например, этой школьнице… Яне.

— Да! — Монстр в камере оживился. В голосе послышалось воодушевление. — У нее еще фамилия такая смешная была…

— Адамукайте.

— Точно… Красивая, стройная, длинноногая. Настоящая фотомодель… А щечки? Вы видели ее щечки, господин писатель? Вот о чем писать надо! Воспевать в стихах и в прозе… Пухленькие, розовые, как у младенца. Я вырезал их столовым ножом и засушил, как гербарий, на память.

Диктофон работал. Петр начал рисовать на полях уголовного дела гробик с крестиком на крышке.

— Еще я поиграл с ее левой грудью, — хихикнула тень, — Понимаете, левая, там, где сердце. У нее были хорошие груди, большие для ее возраста, не детские. А сердце маленькое и совсем невкусное.

— Вы ведь специализировались не только на девушках.

— Нет, что вы, гражданин писатель! Я не из этих.

Раздался звук плевка, вязкий мокротный сгусток прилип к пруту решетки. «Метко», — подумал Петр.

— Я не тронул ни одну из них, ни до, ни после. Мне просто… нравится убивать. Всегда нравилось, с детства. Знаете, первые опыты на кошках… Это ведь как наркотик. Как власть. Только это больше чем, скажем, власть политическая. Я дарил смерть и забирал жизнь. И всегда хочется большего. Я хотел быть Жнецом.

Уже интересно. Оригинальнее, чем попытки некоторых самооправдаться, назвавшись «санитаром рода человеческого». Или бредовые рассказы о том, что жертвы, дескать, сами их соблазняли, распущенные и уродливые, портящие своим существованием безупречную картину мира.

— Я подобен мифу, образно говоря. Знаете, есть нити жизни, судьбы, и три сестры-богини заведуют ими. Одна плетет, другая еще что-то там делает… третья в нужный момент обрубает. Вот и я. У меня нет пола. Я — Парка. Я приходил, когда хотел, к тем, к кому хотел, и обрезал своим ножом нить их жизни. Тот мальчик, помните?

— Максимов?

— О да! Я выколол ему глаза и обрезал пальцы на руках и ногах, а вокруг головы обмотал шнурки от кроссовок. Не зря… Это был символ! Нити, нити судьбы, вот что это было. Говорят, еще и язык откусил. Может быть, не помню. Просто поцеловал на прощанье, перед тем как отправить в лучший из миров.

— Вы ощущали, что несете какую-то Миссию?

— Вряд ли у кого-нибудь из нас она в самом деле имеется. — По интонации было ясно, что человек за решеткой улыбнулся. — Нет, я делал все сам, без всяких там указаний свыше и голосов из телевизора. Что здесь такого? Разве вам никогда не приходила в голову мысль, что ваш якобы нормальный мир, с его моральными устоями, с точки зрения безумца, выглядит абсолютно ненормальным? Мне просто нравится, нравится мучить и убивать. Как и всем, кто мучает и убивает. Как и всем… Все остальное: божья воля, происки сатаны, козни инопланетян и тому подобное — идиотские домыслы. Выдумки тех, кто недостаточно смел, чтобы признать ответственность за совершенное.

Петр мельком глянул в справки.

— Но на суде вы настаивали, что вас что-то подвигло к… к тому, что вы совершили. Сухой смешок из темноты:

— И что? Я не хотел торчать тут и ждать, когда же явятся за мной ребята с ружьями. Или как это тут делается — повешение, расстрел, смертельная инъекция? Неизвестность мучает… Гораздо удобнее отсидеться в клинике, потом выйти на свободу, переждать некоторое время и снова заняться тем, что нравится делать. Поэтому там, на суде, я лгал. Мне не поверили. А может, врачи просто слишком по-человечески отнеслись к своим обязанностям и решили, что так будет лучше для всех. Как думаете? Их можно понять. Вот вы бы на их месте как поступили?

— Не знаю. Я не был на их месте.

— Брось, Петруша! Не делай вид, что совершенно лишен воображения! Ты же у нас писатель, хоть и документалист… Впрочем, считай, я тебе подкинул идейку для первого художественного произведения.