Самая страшная книга 2016

– Что за бред! – саданул кулаком по столешнице Лисичанский и уселся обратно в кресло. – Мало ли какой придурок что сказал. Их тут у нас шесть сотен, придурков. Что ж ты до сих пор не боялась?

– Да так, – повела плечами Лизавета. – Слухи ходят, что, кому он про чашу болтанул, тот покойник. Тех двоих, что в ШИЗО загнулись, хотя бы взять.

– Ясно, – полковник пренебрежительно фыркнул. – Ступай, Лизка, домой и ни о чем не думай. Больше ты этого Гаврилова не увидишь. Ступай, ступай. И заяву забери, нам с тобой тут еще работать и работать.

Выпроводив посетительницу, начальник колонии попытался сосредоточиться. Что-то очень похожее он слыхал от старинного приятеля и, можно сказать, коллеги, замначальника охраны в ИТК особого режима. С минуту Лисичанский пытался вспомнить, о чем именно рассказывал на недавнем сабантуе подвыпивший майор, не вспомнил и набрал номер.

– Да, была история, – пробасил в трубку майор. – Некий Кузьмин Кузьма Кузьмич, поступил за двойное убийство с отягчающими. Про чашу все какую-то нес. С виду фраер фраером, а побеспредельничал у нас тут изрядно, прежде чем…

– Прежде чем что?

Собеседник хохотнул в трубку:

– Да то самое. На погосте не побеспредельничаешь.

Полковник поблагодарил, разъединился и велел звать смотрящего.

– Ты кому покровительствуешь, Беклемишев? – взял быка за рога Лисичанский, едва Бекас переступил порог. – Кого пригрел, спрашиваю?

Смотрящий нахмурился.

– Я к нему уже третью неделю присматриваюсь, начальник, – буркнул он. – Это человек опасный, очень опасный. А может… – Бекас в упор посмотрел полковнику в глаза и отвел взгляд. – А может, и не человек вовсе.

– Что?! – оторопел Лисичанский. – Вы что все, с катушек посъезжали?

– Я в порядке, – Бекас вскинул голову. – Только…

– Что «только»?

– Я никого никогда не боялся, начальник. Ни Бога, ни черта, ни кодлана с перьями. Этого – боюсь. И Табор… Цыган тоже боится.

Полковник Лисичанский поднялся из-за стола.

– Цыган, говоришь? – хмыкнул он. – Ну-ну. Значит, так: что хочешь делай, но чтобы до завтра этого «не человека» из барака вынесли.

– В смысле?

– В прямом, ногами вперед. Одним ЧП больше, одним меньше, но с меня достаточно. Чаша, можешь считать, у меня переполнилась. Чего побледнел-то, борзой? Тебе не его – тебе меня бояться надо. Не сделаешь – ответишь по полной. Понял? Все понял? Тогда ступай.

* * *

Бекас притворил за собой дверь и запер ее на ключ.

– Присаживайся, Гаврош.

В красном уголке они были одни. Весь вечер смотрящий собирал волю. Собрал и заставил, принудил себя не бояться.

– Вы мне что-то хотели сказать?

– Не я тебе, а ты мне. Кто ты такой?

Вечная улыбка сползла у Гавроша с лица, рот растянулся, глаза сузились.

– А ты что же, блатной, не догадываешься?

– Догадываться – одно, знать – другое. Я хочу знать.

– Зачем тебе? Подумай лучше о себе. Твоя чаша…

– Хорош! – Бекас шагнул к собеседнику, в двух метрах остановился: – Рассказывай! Про чашу. Про все.

Гаврош скривил растянутые в нить губы.

– Изволь. Только ты вряд ли поймешь, блатной. Но изволь. Знай: мироздание состоит из добра и зла. Оно стабильно лишь до тех пор, пока между ними соблюдается равновесие.

– Ты мне дурку не гони, – набычился смотрящий. – Обо всей этой лабуде я читал в хреновых романах.

– Плохо, значит, читал. И не то. Зла стало слишком много, блатной. Здесь, в обители зла, его особенно много. Мирозданческая чаша терпения переполнилась. За счет таких, как ты и твои дружки. Равновесие нарушено, зло плещет через край.

– И ты, значит, решил разобраться? Рассчитаться со злодеями? Возомнил себя кровавым мстителем, борцом за справедливое мироздание, так?

– Нет, не так. Ты нахватан, блатной, но не более. Я ничего не решал, я и есть мироздание. Его часть, осколок, фрагмент. Я состою из добра и зла в той же пропорции, что и весь мир. И зла сейчас во мне больше, как и в нем. Но так будет не всегда.

Бекас подобрался. Заточка скользнула из рукава в ладонь.

– Ты сейчас хочешь меня убить, не так ли? Напрасно. Ты…

Бекас не дослушал. Он рванулся, прыжком покрыл разделяющее его с Гаврошем расстояние и с маху всадил заточку ему под сердце. Отпрыгнул назад, чтобы не замараться в крови.

– Напрасно, – тихо повторил Гаврош. – Твоя чаша…

Не закончив фразы, он рухнул лицом вниз.

* * *

Капитан внутренних войск Голубев выбрался из КПП и зашагал к автозаку Он получил назначение в эту колонию недавно, на замену выбывшему сотруднику.

– Вылезай! Стройся!

Июльское солнце палило немилосердно и шпарило по глазам, азартно каркало в аквамариновом небе воронье.

Голубев двинулся вдоль шеренги извергнутых из чрева автозака малолетних преступников. Угрюмые, мрачные лица, настороженные взгляды, все это было ему знакомо по предыдущей службе в следственном изоляторе. На левом фланге, однако, Голубев остановился, удивленно глядя на среднего роста малолетку с мечтательными глазами и радостной открытой улыбкой.

Данилов Данила Данилович, сверился капитан с сопроводительным листом. Сто пятая, часть вторая: умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами. Двенадцать лет сроку.

– Чего лыбишься, Данилов? – гаркнул капитан. – Лыбишься чего, спрашиваю!