Самая страшная книга 2018

Скрябин горсть разжал. Дыша сипло, казак и стрелец отпрянули друг от друга. Тяжко было на душе полусотенного… Решаться надо, а на что решаться-то, когда куда ни кинь – всюду клин?

Ежели по уму, так надобно атамана в колодки да на княжий суд – только казаки того не дозволят, батьку своего не отдадут. А их в остроге с полсотни, противу неполных тридцати Скрябиновских стрельцов. Да и не за Тихоном сыном Васильевым его князь Горчаков послал…

Потому и выбрал князь-воевода Скрябина, человека нового, пришлого, что прочим в Тюмени веры не имел. Сам с полусотенным говорил. Про гонца московского, что прибыл с грамотой спешной, Борисом-царем подписанной. Про пять опальных, коих надлежало из Пелыма взять и без задержки в Москву отправить. Приведи сейчас вместо них черного казака – не его, тебя князь Горчаков плетьми драть станет. Сам в Пелым поселенцем сядешь, Лонгин Ларионович!

– Горе дому сему! – поднимаясь, провозгласил он. – Не тех ты людишек упустил, атаман. Вертать придется. Собирай людей.

Замятня, из-за стола выйдя, крест перед иконами сотворил:

– Помогай нам в том Господь. Тяжкое дело привез ты с собой, полусотенный.

– Не причитай раньше времени! – Скрябин встал рядом и тоже крестом осенился. – Лучше попу скажи, пусть молится о здравии беглых твоих. Князю они живьем нужны. И Марфу Авдееву тащи – коли она беглым сподручничала, может знать, куда они податься собрались.

– Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!

– Шибчей заряжай, браты!

Тьма клубилась вокруг, точно деготь жгли. Ропот речной и шум дождя потонули в людских криках, громе выстрелов и густом стенании леса, что подобно волнам морским раз за разом накатывал на купу стрельцов и казаков. Неистово, слюной захлебываясь, хохотала Марфа. В кратких сполохах выстрелов пучила глаза, горевшие дико, бестямно – пока один из стрельцов не дал ей прикладом в зубы.

– Да замолкни уж, тетеха!

Марфа ползала в грязи, разевая черный от крови рот, плюясь зубной крошкой, гукая утробно, точно блюя.

Стонала, скрипела тайга, протягивая к людям лапы свои – черные, лоснящиеся, в осклизлых струпьях. Казаки рубили их саблями, стрельцы – бердышами, рассекая ветви, словно живое мясо – и оно брызгало густым, едучим ихором, от какого пекло кожу и жгло глаза.

– Ужо, ужо вам! – верещала Марфа, ползая под ногами стрельцов. – За грехи ваши смертные, за Бога ложного! Аки рабоцарю, что околел на троне московском!!! Кровь изо рта, ушей и носа!!! Течет кровушка густо – вовек не остановить! Половодьем всю Русь накроет! Чую! Чу-у-ую!!!

– Умолкни, змея! – Скрябин сапогом пнул по хребту, повалил ниц. Марфа пала в грязь, забулькала, пузыри пуская.

– Огня, браты, огня!!! – орали вокруг. Трое или четверо позади всех гнули спины над кострищем, рвали рубахи на тряпье, мотали полосы на ветки, порохом пересыпая. Трещал огонь, шипел и плевался – не хотел гореть.

Плясал пламень рыжий, бросая тени на спутанные, разлапистые ветки и замшелые стволы. И те с мокрым хрустом шевелились – медленно, тягуче, вытягиваясь к людям в слепой голодной жажде. В обманном огненном свете бледным, болотным огнем светилось в переплетении древесном множество глаз.

Вспыхивали блекло в отсветах факелов бердыши и сабли – рубили тянущиеся к ним ветви. А те впивались в армяки, цепляли сучьями, ядом густым истекая. Оплетали людей, тянули к себе – упрямо, необоримо.

– Спасай, браты! Спаса-а-ай! – неслось над берегом. Трещали кости, с которых рвалось клочьями мясо, руки утаскиваемых намертво впивались в товарищей, волокли за собой.

– Жги!!! – кричали, тыкая факелами в мокрую, шевелящуюся темноту.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!!!

Скрябин стоял недвижно, словно изваяние, – только глаза поблескивали, и подрагивала едва сабля, опущенная острием долу. Замятня, протолкавшись к нему, сгреб за рукав.

– Не выстоим, Лонгин Ларионыч! Уходить надо!

Полусотенный медленно, точно пьяный, повернул к атаману голову.

– Уходить, говорю! – пересиливая вопли людские, крикнул тот. – Не прикажем – людишки сами побегут!

– Побежим – не остановимся, – ответил Лонгин глухо. – И тайга всех пожрет. Нет нам пути отсюда.

Скривился атаман, тяжело, исподлобья поглядел вокруг. Казаки и стрельцы уже не палили – рубились остервенело, беспамятно, точно лесорубы, отсекая хватающие их ветви, – а впереди скрипело, стонало, корчилось. Сама Предвечная Тьма на них ополчалась…

Лето 7113-е, месяца мая день тринадцатый

Лонгин Скрябин глядел, как втаскивают на берег струги. Дело непростое: струга чердачная – не рыбацкая лодочка, тут с надрывом надо, в полную силу. Казаки свои кораблики давно уж выволокли, теперь неохотно, под атамановы окрики, взялись стрельцам помогать.

– Эй, дру-ужно! Ну, ра-азом! – летел над водой натужный многоголосый стон. Люди по колено топли в размытом берегу, долгополые армяки напитались тяжелой грязью, мошка и комары черными тучами вились над головами, кожу секли, кровью упиваясь.