Самая страшная книга 2018

Теперь солдата отделяла от Кержина сажень. Подули ненастные сиверки, набухли тучи. Избы скрипели от бешеной непогоды, ветер хлестал перепончатыми крылами.

– Не подходи! – приказал следователь.

Губы Андрона разомкнулись. Под ними скрывались острые и тонкие зубы, не звериные, как воображал Кержин, скорее рыбьи, полупрозрачные зубы мурены.

«Значит, правда», – подумал следователь и выстрелил. Кровосос прыгнул, оскалившись. Сбил с ног. Колючий дождь вспенил лужи, затараторил по крышам изб.

Кержин, придавленный громоздкой тушей, трижды пальнул в упор. Свинец прошил плоть чудовища, но не разъял хватку. Когти погрузились под ребра следователя, адская боль скрутила. Он зарычал в отчаянной попытке столкнуть врага.

Зубы опускались к беззащитному горлу. Капала слюна. Вспучившиеся жилы извивались, и личина убийцы выгибалась.

Кержин напрягся и слепо, из последних сил, ударил коленом. И револьвером одновременно – всадил в брюхо ствол, как нож.

«Нож!» – осенило.

Он вынырнул из-под замешкавшегося солдата. Кинулся к реке. Стиснул оброненный дружком Амалии нож. Оглянулся.

Улица была пуста. У домов… мерещится, что ли? У домов стояли люди.

Враг напал со спины, гортанно заревев. Когти располосовали сюртук и лопатки. Словно лавой брызнуло. Следователь чиркнул ножом. Солдат увильнулся от лезвия. И налетел, как вихрь.

Они свалились в грязь. Когти терзали плечо, но высвободившейся рукой Кержин бил снова и снова, вгонял сталь в шею и в скулы. Синеватые жилы струились под шкурой врага, устремлялись к ранам подобием швов, толстых выпирающих узлов.

Солнце кануло за лес. Студенистый туман наполнял деревню. Вязкий, цвета овсянки. Он кишел тенями, какими-то людьми, женщинами в древних домотканых платьях и мужчинами в лохмотьях.

Гости… нет, хозяева… тянулись к дерущимся.

Изловчившись, Кержин ткнул солдату в щеку. Нож прошел насквозь и застрял. Зубы клацали о лезвие. Жгуты шевелились на морде.

Убийца вскочил, затравленно озираясь. Со всех сторон к нему крались люди, химеры, порождение топи. Желтые глаза сверкали.

Андрон Козмин вырвал нож из щеки и стал рубить им воздух, но пыльные лапы обезоружили. Схватили. И уволокли во мглу, истошно кричащего.

Избы изрыгали мертвецов. Из гнезд в подполе карабкались они и принюхивались.

Окровавленный Кержин забыл молитвы. Ни строчки из Левита или Иезекииля. Белые страницы. Белые разложившиеся лица.

Осознавая тщетность борьбы, он сжал кастет.

Внезапно люди отступили, зашушукались.

– Се патриарх идет, – прошелестел подросток.

Из тумана материализовался высокий худой мужчина в долгополом кафтане. Синее сукно было расстегнуто до впалой грудины. На волосяной веревке висел деревянный крестик. Кожу вокруг креста испещрили волдыри и гнойные язвы. Обыкновенная деревяшка заставляла ее тлеть, будто мужчина носил на веревке раскаленное железо.

– Не бойтесь, – сказал патриарх.

И страх испарился, как по щелчку. Боль притупилась. Свет желтых глаз оплел, убаюкал.

Ссохшееся лицо патриарха усыпали надрезы, из них торчали черные неподвижные жгутики. Сливались с задубевшей бородой.

– Меня зовут Симон Грешник. Я глава Краакенского прихода. Тебе ничего не угрожает.

Кержин смотрел на священника и его паству, на крестики, которые причиняли ужасные страдания, но и сдерживали голод.

– Ежели ты ищешь сокровищ, их нет и не было. Мы живем молитвой… – он замолчал.

– И постом, – вразнобой проговорили существа.

Патриарх кивнул удовлетворенно.

– Я не сокровищ искал, – произнес Кержин, обретя дар речи. – А того, с кем сражался. Он убивал и пил кровь.

– Кровь, – повторил патриарх задумчиво, и жгутики конвульсивно дернулись, в глазах полыхнула память о прошлом. О чем-то более извращенном, чем фантазии маркиза де Сада, более откровенном, чем порнографические картинки, ces petits colifichets. Жестоком, как ледяной ветер над болотами. Настолько ярком, что даже наводнение и смерть не высеяли из червивых мозгов. Полыхнуло и погасло, и жилы-жгутики обмякли.

– Мы спиливаем зубы, – сказал Симон Грешник. – Читаем книгу. Облачаемся в вериги. Добиваемся милости Божьей смирением…

– И постом, – отозвалась паства.

– Но он утверждал, что его укусили, – сказал Кержин. И спросил себя тут же, не слишком ли осмелел в компании мертвых прихожан?

Патриарх сказал негромко:

– Сестра с пошатнувшейся верой. Она уже наказана. Почва наша болотиста, и семена веры взрастают не быстро.

– Солдат…

– Не переживай о нем.

Сказано это было таким тоном, что Кержин поостерегся перечить.

– Грядет свирепая зима. Бог послал заблудшего ягненка, дабы мы пережили ее. Нам нужно молиться за убиенных, наших и ваших. Прощай.

И священник пошел к рокочущим волнам Вуоксы. Паства плыла за ним, словно нанизанная на шелковины тумана.

Кержин открыл рот.

– Не искушай, – донесся до ушей шепоток патриарха.

Он запалил керосинку и убедился, что раны не смертельные. Перебинтовал плечо рукавом рубахи.

Мысли путались.

«Не был ли поп и его орава – плодом обморочного сна?»

Он пригнулся и различил следы на дороге. Отпечатки ног, ведущие к амбару.

«Одним глазком», – пообещал себе Кержин.