Он сидел, вцепившись в подлокотник кресла побелевшими пальцами. Девушка справа тоненько подвывала. Кто-то давился рыданиями. Двое боевиков застыли на передней площадке с автоматами наперевес, глаза в прорезях масок стеклянно блестели. Впереди на стенке автобуса желтела памятка пассажирам.
Улицы тихой Гатчины обуял хаос. Крики и выстрелы раздавались со всех сторон. Несколько раз автобус проезжал мимо вооруженных отрядов – некоторые из них гнали перед собой пленников. У домов валялись тела. Не было видно никаких признаков сопротивления – полиции и спецслужб словно не существовало в природе.
Два или три БТР с восседающими на броне черными в рясах и масках проезжали проулками мимо автобуса, тут и там рычали моторами тяжелые грузовики. Колонна быстро двигалась в сторону городских окраин. Скоро последние дома остались позади. В тот день Андрей видел родной город в последний раз.
Их вывезли в безымянную заброшенную деревню на несколько домов где-то в полях под Гатчиной. Пленников быстро поделили в небольшие группы по полу и возрасту. Андрея толкнули к двум перепуганным парням лет семнадцати на вид. Боевики выстроились напротив, держа оружие наготове.
Человек с посохом медленно прошелся вдоль длинной шеренги людей, осматривая каждого сверху вниз. Под капюшоном рясы чернела маска. По указу посоха двух мужчин постарше выволокли вон и немедленно расстреляли. Сосед Андрея тихо втянул воздух. По его штанине расползалось темное пятно.
На этом расправа закончилась – Андрея с большей частью пленных погрузили обратно в автобусы, но группу мужчин оставили в деревне под охраной нескольких автоматчиков. Колонна двинулась по проселочной дороге и скоро остановилась в другой деревне, где боевики высадили шесть девушек. Здесь уже кто-то был – Андрей видел в окно вооруженных людей и более двух десятков молодых женщин, сидящих в кружок на площадке между домами. Земля вокруг была вспахана колесами тяжелой техники.
Колонна проехала еще несколько поселений, оставляя в каждом по группе пленников. Андрей видел другие автобусы, пылящие параллельными курсами через поля.
Наконец его и двух оставшихся парней вывели наружу.
Они оказались на старой лыжной базе. Боевики втолкнули их в зал для выдачи лыж. Здесь на узких скамейках и вдоль стен расположились другие пленники – побитые и жалкие, как и Андрей с его спутниками. Он нашел себе место в углу и прижался к едва теплой батарее, пытаясь прийти в себя.
Весь оставшийся день автобусы и грузовики подвозили молодых парней, так что к вечеру зал заполнился до отказа. Им принесли воды в бутылках и несколько буханок хлеба, которые были немедленно съедены. Обессиленные и перепуганные пленники, снедаемые беспокойством за родных и друзей, тихо переговаривались.
Ночью никто не сомкнул глаз.
Утром, еще до рассвета, двери зала распахнулись и с десяток боевиков в балаклавах согнали пленников к дальней стене. В крайней тесноте они расположились прямо на полу.
Зажгли свет. Человек в рясе, появившийся в зале последним, сел перед ними на скамеечку и заговорил. Его речь, казавшаяся поначалу бредом сумасшедшего, постепенно приводила их в ужас.
3. Иезекиль. Теперь
В июле были утверждены праздники Урожая – особые дни, когда паству из нескольких приходов свозили на общие гулянья. Местом празднества выбиралось пустующее поле, на котором возводились шатры и палатки. По случаю готовились простые, но обильные угощения: пряники, мед, пироги с капустой, квас, травяные настойки. Впервые за долгое время девушки и парни могли сесть за общий стол. Предлагались также игры: салочки, городки или футбол. В начале мероприятия один из диаконов произносил речь во славу Единого, и присутствующим надлежало громко возносить хвалы новому Богу. Потом распевали псалмы, и наконец приходило время трапезы и развлечений. В сезон праздники обещали быть ежемесячными.
За дисциплиной следили те же неизменные воины Света, с прямыми, как швабры, спинами и застывшими глазами в прорезях масок.
На первом же празднестве брат Иезекиль приметил симпатичную девушку с белокурыми волосами. Девушка несмело улыбалась ему, сидя за соседним столом, и старые, позабытые за время чувства пробуждались в заскорузлой, озлобленной душе послушника. Позже, когда молодые люди пошли выпить квасу, она представилась Евой, а он назвал свое новое имя. Говорить откровеннее было глупо – среди послушников процветали доносы и наушничанье. Любой мог оказаться шпионом, перед новыми знакомцами следовало изображать добродетель.