Диакон рассказывал в гробовой тишине. Грубо вырванные из привычной жизни, измученные и утомленные пленники пытались как-то осмыслить происходящее безумие – и не могли.
Чувство ирреальности продолжало преследовать Андрея долгие недели, прежде чем он сумел как-то освоиться. Многие из согнанных тогда на лыжную базу под Гатчиной прожили гораздо меньше.
Тем же утром их повели принимать причастие.
Длинная шеренга неофитов тянулась от дверей базы к импровизированной сцене из прицепа с откинутым бортом, где в окружении охраны восседал апостол в черных одеждах. Очередной пленник по указу диакона поднимался на сцену и преклонял колени у ног священнослужителя. Апостол проводил по лицу грешника рукой, что символизировало отрицание прежней личности, после чего вновь обращенный послушник бормотал формулу причащения и получал новое имя. Пользоваться старыми именами, полученными неправедным путем наперекор церковным укладам, запрещалось.
Наступила очередь Андрея. Ладонь в перчатке мазнула по лицу, и вслед за подсказом диакона он повторил, с трудом шевеля деревенеющими губами: «
К вечеру новообращенного послушника Иезекиля определили в один из приходов.
5. Иезекиль. Теперь
Незримая связь с человеком, которому можно полностью доверять, согревала Иезекиля, будто внутри него загорелся огонек – там, куда не могли дотянуться лапы апостолов. Братья из скита не стали ему так же близки и за несколько месяцев. Даже Лазарю или Захарии, с которыми Иезекилю случалось поговорить по душам, не удалось сблизиться с ним – ибо в их разговорах всегда незримо присутствовал соглядатай. Казалось, что слова, сказанные шепотом в самое ухо, сказанные наедине в чистом поле, непременно будут услышаны. Страх разъедал души подобно кислоте. Любая ересь в приходе рано или поздно бывала изобличена, будто сами стены подслушивали чужие секреты, чтобы позже передать их Единому.
В шуме же прошедшего празднества, вне давящих стен и обрыдлых заборов прихода, Иезекиль впервые за долгое время ощутил доверие, пробудившее в нем робкую надежду, веру в существование
Вновь потекли серые дни, наполненные тяжелой работой, пением псалмов и проповедями, но в Иезекиле все чаще пробуждался Андрей, и временами его ненависть к дьяконам, апостолам и Единому Богу становилась сильнее страха. Именно тогда он понял, что рано или поздно не выдержит.
Такое случалось. Изредка один или другой послушник, не в силах выдержать постоянного напряжения, кончал с жизнью или пускался в бега.
Ходили слухи, что временами послушники того или иного прихода отчаивались настолько, что решались на бунт. Сговорившись, мятежники атаковали фанатиков, порой даже одерживали верх – но все было напрасно. Мятежное поселение не могло долго существовать обособленно. Скоро со всех сторон стягивались карающие отряды, и оставшихся в живых казнили.
Ходили слухи, шепотом передаваемые из уст в уста несмотря на все угрозы, что на самом деле кое-кому действительно удавалось скрыться, просто об этом не сообщали, чтобы не подрывать авторитета всесильной религиозной власти. Говорили о городах, удерживающих оборону против фанатиков. О городах, куда воля Единого была не в силах дотянуться…
Иезекиль не верил россказням, но все яснее осознавал, что решится на отчаянный шаг, пусть впереди и ждала полная неизвестность – все лучше, чем перманентное ожидание смерти на стреле автокрана от росчерка ритуального ножа.
На сентябрьском празднике Урожая он поделился своим планом с Евой, и после этого пути назад уже не было.
Приближались холода. Приходу, потребляющему много топлива, требовалось пополнить запасы дров на зиму, и ближе к концу сентября группы послушников под руководством боевиков все чаще выезжали в лес на грузовиках. В эти дни силы фанатиков максимально рассредоточивались вокруг прихода. Каждый рейс сопровождали всего двое вооруженных фанатиков. В этом виделся шанс…
6. Андрей. Тогда