Ему показалось, что он стесал все, избавился от мерзкой, колючей, жуткой растительности, что превращала его лицо в зеленую маску, в какой-то сраный экспонат на сраной выставке флоры – ведь он трудился над этим четверть часа! Но сейчас он провел рукой по щеке – и шершавые усики щекотали ладонь.
– Иди ты в пень, – сказал он начальнику и положил трубку.
А потом долго сидел в оцепенении.
«В пень»?
Тьма, усталость, перепуг, тягучие объятия пряной лесной почвы – и Митьку, и Олега мгновенно утянуло в беспокойный, но долгий и глубокий сон.
Проснулся Митя оттого, что что-то щекотало ему левую ноздрю. Едва ощутимо – как бывает, когда в нос попадает пылинка, но при этом очень глубоко: там, где заканчивается хрящ и начинается кость. Он попытался чихнуть – не получилось. Тогда он решительно сунул палец в нос и скосил глаза, чтобы понять, что же там его беспокоит.
Травинка.
Тоненькая травинка высовывалась из его ноздри. Почти как у старшего вожатого Кости. Но только одна, светло-зеленая и прямая, а не много черных и курчавых. Она еле трепетала при дыхании, а зуд внутри него становился только сильнее. Там, где заканчивается хрящ и начинается кость.
Травинку он вырвал – резко и решительно, слабо вскрикнув от внезапной боли, которая пронзила всю голову, от носа до затылка. Потом поднес к глазам, чтобы разглядеть получше. У травинки были корни. Корни кровоточили.
Под ним что-то зашевелилось. Он осторожно приподнялся на локтях и перекатился в сторону. Под елью лежала серо-зеленая куча, над которой свисали стропы парашюта, зацепившиеся за еловые лапы. Сам парашют и был большей частью кучи. Сейчас куча стонала, ворочалась. Легкая ткань оползала, и куча приобретала вполне человеческие очертания. Правда, только издалека. Подобравшись поближе, Митя стянул остатки купола. То, что Митя увидел под ним, было скорее похоже на деревянную куклу, которую разломили об колено. Летчик, а это был летчик – шлемофон, нашивка с крыльями, к тому же «наш» летчик, лейтенант, судя по петлицам на воротнике, в которых Митя немного разбирался, – летчик рухнул плашмя поясницей прямиком на пень, отчего переломился позвоночник, и лежал теперь – головой вниз, раскинув руки и ноги – как наколотый на штырек чек в булочной, а сбоку, где-то в районе печени, сквозь багровую дыру в комбинезоне торчал этим самым штырьком то ли недопиленный сук, то ли успевшая прорасти на пне живучая крепкая ветка. Пилот истекал кровью, но был еще жив.
Кровь не шла. Олег мог царапать себе кожу, резаться канцелярским ножом – но раны были белесы и похожи на выжатую губку. Только когда он поддевал ногтями или щипцами очередной росток – пинцет уже не справлялся, в дело пошли мощные металлические щипцы – и, сцепив зубы и подвывая от боли, тянул его, пока не вырывал с корнем, – только тогда он видел свою кровь. Багровую и густую. С легким гнилостным запахом.
Ему казалось, что он распространяет эту вонь вокруг себя – амбре перегноя, навоза, стоячей воды. Марина старалась держаться от него подальше. Спала на диване в другой комнате – после первой ночи, проведенной раздельно, он предложил уступить ей кровать, – но она брезгливо взглянула на простыни, покрытые зеленоватым соком, на ошметки раздавленной во сне травы – и наотрез отказалась. Потом и есть стала отдельно от него – за полчаса до, принося тарелку, чашку и ложки-вилки из той же комнаты, в которую отселилась. Олег не осуждал ее – ему самому было мерзко смотреть на себя в зеркало. Его угнетало лишь ее добровольное затворничество – по логике вещей и по справедливости это он должен быть сидеть там, за закрытой дверью. Он предложил Марине поменяться – но она отказалась. И это он тоже понимал – он осквернил собой весь дом. Споры той твари, что поглотила его, – по всему дому. А Марина – в безопасности.
На работу он больше не ходил.
Возможно, его уволили. Он давно уже не отвечал на звонки с работы и не проверял электронную почту. Ему было все равно.
Вряд ли он сможет вернуться к нормальной жизни.
В лагерь теперь решили не возвращаться. Выходить раненого героя-красноармейца показалось Мите более важной задачей, чем прятаться дома. Ведь если их отвезут домой – то наверняка отправят в тыл, как бесполезную малышню, а так – они принесут больше пользы и приблизят Красную Армию к победе.
Олег хоть и согласился с Митей, но к раненому приближался с опаской. То, что он нащупал ночью рукой и что так сильно его напугало, оказалось лицом красноармейца. Вернее, той частью, что осталась без щеки – очевидно, падая сквозь ветки, он ободрал пол-лица и был теперь наглядной иллюстрацией из учебника по анатомии, куда иногда заглядывал Олег на правах младшего брата студента-медика. Олег и предложил поискать по веткам содранный кусок щеки – чтобы прикрыть оголенное и кровоточащее лицо «в разрезе», но Митя рассудил, что первым делом стоит перенести раненого с пня на землю и наложить шину на перелом.