Самая страшная книга 2022

— Погоди, сейчас получше будет, — сказал Зуев, и Рыбин с удивлением отметил в обычно лишенном эмоций голосе друга нотки нетерпения. Впрочем, слова Зуева могли исказиться в спиртовом дурмане, все еще окутывавшем сознание Рыбина ядовитой пеленой.

Картинка и правда очистилась — то ли снегопад там, в древней киносъемке, поутих, то ли эта часть пленки лучше сохранилась. А может, и то и другое сразу. Так или иначе, Рыбин понял, отчего движения множества людей на экране показались ему странными.

Это были отражения. Множество отражений на поверхности льда.

Кем бы ни были трое в объективе неизвестного хроникера, они стояли среди причудливых ледяных столбов — сераков. Рыбину не раз доводилось видеть подобных исполинов. Но никогда ему не встречались настолько гладкие. Ледяные выросты казались отполированными, как зеркала.

Мысль о зеркалах потащила из забитых алкоголем погребов памяти какую-то догадку, но та сорвалась и тут же плюхнулась обратно в темноту.

— Кто это? — прохрипел Рыбин. Дрожащая рука ощупывала карманы джинсов в поисках сигарет.

— Экспедиция Харта, — ответил Зуев, и его лицо — обычно столь же богатое эмоциями, как гранитный барельеф, — тронула тень улыбки.

— Да ладно? — фыркнул Рыбин. Он наконец нашел сигареты — и обнаружил, что те безнадежно промокли во время душевой экзекуции.

— Смотри дальше, — сказал Зуев, не отрывая взгляд от экрана.

Рыбин продолжил наблюдать за происходящим на экране. В очищающейся от дурмана голове стремительно расцветало островками боли похмелье, вместе с которым пришла паранойя и подозрительность — зачем Зуев это показывает? Зачем сказал, что на экране мифическая пропавшая экспедиция? Не иначе как все это розыгрыш. Он просто глумится, оскверняет дымящиеся руины Рыбина.

Отбросив с лица промокшие волосы, Рыбин уже готов был огрызнуться и высказать свои подозрения, когда на экране что-то изменилось.

Люди — если верить Зуеву, Виктор Харт и его спутники — вздрогнули так, что это было заметно даже на древней кинопленке. Они отшатнулись от одного из зеркал-сераков, потом принялись оживленно переговариваться и показывать пальцами на ледяную поверхность. Затем один из мужчин, на мгновение показавшийся Рыбину странно знакомым, снял очки и подошел ближе. Положил руку на гладкую поверхность…

И тогда Рыбин увидел.

Даже сквозь вновь заполонившую экран рябь была заметна еще одна фигура. Она появилась во льду. Как будто с той стороны зеркальной поверхности. Это была женщина. Обнаженная, с черными волосами, спадающими на плечи, она проступила призрачным силуэтом в ледяной глыбе. Ее лицо казалось отстраненным, безразличным, словно тонкие, аристократические черты искусно вырезал скульптор.

Женщина подняла руку и прикоснулась к поверхности льда изнутри, напротив ладони мужчины.

— Что… — пробормотал Рыбин.

А потом съемка прервалась. Но за миг до того, как экран захлестнула чернота, Рыбин увидел, как на мертвенном лице призрачной девушки появилось нечто напоминающее неумелую, неуклюжую улыбку. «Так мог бы улыбаться лед, будь у него рот», — выдал израненный спиртным рассудок, и Рыбин поежился от этой странной мысли.

— Это восстановленная запись с пленок, найденных в прошлом году в ущелье Годеш, в Непале, — сказал Зуев, захлопнув ноутбук так внезапно и грубо, словно тот был багажником «Жигулей».

— Я знаю, где Годеш, — рявкнул Рыбин резче, чем следовало, и поднялся, чтобы поставить чайник, — тоже слишком резко, опрокинув табуретку. На самом деле не знать о хребте Годеш было совсем не зазорно — заурядный хребет с технически простыми вершинами не выше семи тысяч метров. Тридцать километров скуки, отличавшиеся разве что крайней труднодоступностью и удаленностью. Ну и парой-тройкой альпинистских баек.

— Пленки нашли шерпы вместе с телом, которое вынес ледник, — продолжал Зуев. — Их приобрел и оцифровал музей Месснера. Я проверил все по своим каналам — это не подделка.

Экспедиция Харта, тело из ледника, музей Месснера, обнаженный призрак в толще серака… У Рыбина и без алкоголя голова бы пошла кругом. А уж в таком состоянии… Он сумел лишь бестолково пролепетать что-то невразумительное и покачать в недоумении мокрой головой.

— Ч-что все это значит, Миша? Зачем ты мне… — начал Рыбин, совладав наконец худо-бедно с мыслями.

— Тебе доводилось слышать о Цирке Годеш? — осторожно, словно боясь спугнуть собеседника, начал Зуев. Он выудил из кармана рубашки пачку сигарет — крепких и дешевых, привязанность к которым сохранил со времен дворовой юности, — и закурил, не потрудившись предложить Рыбину. Впрочем, тот не слишком возражал — от взвившихся к потолку сизых завитков табачного дыма, едва коснувшихся ноздрей, его вмиг замутило.