Самая страшная книга 2022

— Ты не то помнишь. Ты одно видел, а там было другое, изнанка. Она ему рот сделала, а во рту были человеческие зубы, детские. Я решил, она свихнулась совсем. Она так странно себя вела, все страннее. На кладбище ездила постоянно. От нее пахло сырой землей. Но кукла — это предел! Ты такое собираешься по телевизору показывать? И где ты зубы взяла? В мусорном баке за стоматологией? Говорит: зубы молочные, мои, их моя мама сохранила. И, мол, я рот зашью, зубы никто не увидит. Час от часу не легче! Если не увидят, зачем они? Улыбается: нужны. И тогда я подумал… — Беленков помассировал переносицу. — Как сформулировать-то? Подумал, что для нее вся эта возня — не просто съемки. Что-то гораздо большее. Ритуал.

— Как вуду? — спросил Женя. Водка подействовала, фантазия швырялась образами: восковые куклы, куклы из веток, куклы из костей. Языческий шабаш в обертке детской передачи.

Беленков, усталый и трезвый, произнес:

— Русское вуду, хтоническое и беспощадное. Полагаю, Лизка думала, это изгонит ее болезнь. И на каком-то этапе потеряла здравый смысл. Мы находили в студии перья, узелки. Меня тошнило от этого Вия с потайными зубами. Но там были не только зубы. Однажды я взял его и ощутил что-то твердое под одежкой. Это был металлический овал с двумя дырочками для саморезов, старый и истлевший. Табличка — такие цепляют на крест. Фотография какого-то давно усопшего мужчины.

Женя поперхнулся слюной.

— Она украла ее на кладбище и проволокой привязала к кукле, фотографией внутрь. Я спрашивать не стал, но прочел позже: это называется «настаивать на мертвяке». Таблички кладут в воду, и это мертвая вода. Прикладывают к зеркалу — получается мертвое зеркало.

— И вы никому не сказали?

— Мы же дружили, — напомнил Беленков. — И, кроме того, я стал ее побаиваться. Колпаков тот вообще… Мол, она ему доказательства предоставила. Он с ней повадился на кладбищах ночевать, в лесах. Втемяшил себе в башку, что они видели настоящего Вия. Связался с чертом — пеняй на себя.

Женя думал про малышей в небогатых квартирах девяностых, доверчивых малышей у телеэкранов. И вместо сказки им показывают спектакль, срежиссированный чернокнижницей.

— Последней каплей стали письма. На адрес «Альтаира» стопками приходили письма от зрителей. И вот захожу я в избу, мы так нашу студию подвальную называли — изба. А Лизка письма ест.

— Как ест?

— Ртом, — сухо ответил Беленков. — Рвет бумагу, на которой эти домики, мамы-папы, солнышко — ну что дети рисуют. Комкает и жрет, глотка как у удава распухла. Увидела меня и говорит с набитым ртом: будешь? В них чистая энергия, говорит. И я ушел, дверью хлопнул. А в декабре Лизка сгорела. Менты сказали, замкнуло осветительный прибор. Но, по-моему, она доигралась.

— С чем доигралась? — не понял Женя.

— С мраком, разумеется. — Беленков встал из-за стола. — Это же как цепного пса дразнить. — Он снял с полки стопку фотографий, положил перед гостем. — Вот мы все, еще до телевидения. Я, Лизка и Андрюша.

На снимке лохматый Беленков обнимал обеими руками женщину в шароварах, подтяжках, рыжем парике. Лизка была красивой и миниатюрной, ничего общего со злобной Малефисентой, смоделированной фантазией. Нарисованные веснушки на щеках — разве так выглядят ведьмы?

Колпаков, высокий мужчина сорока с гаком лет, держал под мышкой поролоновую голову волка и широко улыбался. Женька не сразу узнал его без бородавок и грязных бифокальных очков. А узнал — охнул. С фотографии ухмылялся Черт.

— Я его встречал! Он трется вокруг канала!

— А ночами, когда моя смена, смотрит в окошко КПП. — Беленков подвигал губами, будто сжал и разжал эспандер. — После пожара он слетел с катушек. Погубила его Лизка, и себя погубила. Был Андрюша — стал юродивый.

Женя оторопело переваривал информацию: могильные таблички, поедание рисунков, иранские божества.

— Утомил ты меня, — резюмировал Беленков. — Ступай. Тебе на работу завтра.

— Погодите! — растерялся Женя. — Вы упоминали сны. Что мне кошмары снятся.

— Иди, — отмахнулся Беленков левой и как-то мигом опьянел, поплыл отечным лицом. — Занавес опущен.

— Что с вашей рукой? — Без двухсот граммов Женя не решился бы спросить.

— Много вопросов задавал, — ощерился Беленков.

И аудиенция закончилась.

Два дня Женя противостоял соблазну. Дома, на продутых ветрами улицах, в кровати, полной кошмаров, в кабинете с насупленным Бурдиком и девчонками. Он покупал горячий шоколад Юле, которую теперь мысленно называл «моя Юля», отличая от тезок. Она смеялась и теребила его рукав, манерно посасывала соломинку или сигаретный фильтр. Женя думал о фотографии актеров: один стал инвалидом, второй — Чертом, третья сгорела заживо.

«Они видели настоящего Вия».

В четверг Женя попрощался с коллегами и двинулся по коридору мимо аппаратно-студийного комплекса и гримерки. Отворил дверь в тупике, переступил порог — будто шагнул наружу из мелового круга. Лампочка зажглась, Женя прикрыл дверь и прошел к полкам.

«Одним глазком, и забуду навсегда».