Эти глупые думы были прерваны появлением растрепанного паренька отталкивающей наружности, низкого, сутулого и весьма упитанного. Темные пятна наподобие расплывшихся родинок налезали на его лицо, и из пятен этих росло что-то вроде шерсти. Щеки висели мешками, мелкие глазки едва выглядывали из-под век, а нос торчал кверху, выставляя глубину ноздрей на всеобщее обозрение. Доктор предположил, что тут последствия рахита наложились на некий врожденный недуг.
Парнишка забился в угол, сложил руки на груди и замер, вперившись взглядом в стоявший на столе полуштоф. Доктору показалось, что трюфельный запах вдруг усилился.
Грибин поморщился, ослабил галстук и спросил:
– Тебя Ефимом зовут?
Парень кивнул, не отрывая глаз от полуштофа.
– Говорят, ты нашел здесь трюфели? Расскажи, как это получилось. Мне надо для статьи в газету, чтобы люди прочитали и приезжали сюда трюфели пробовать.
Ефимка шмыгнул носом и пискляво пробормотал:
– Шел да нашел – так и получилось.
Доктор подумал, что собеседник ко всему прочему слабоумен, и вспомнил совет трактирщика.
– Наверное, ты водки хочешь? Я могу тебе налить, если расскажешь про трюфели.
Ефимка оживился.
– А много нальете?
– Как рассказывать будешь.
Грибин откупорил бутылку и наполнил рюмку. Ефимка схватил посудину, опрокинул одним махом и заулыбался. Доктор заметил, что зубы у парнишки до того кривые, что непонятно, как ими получается жевать.
– Барин, выдайте еще чарочку, и тогда я вам все обскажу.
Грибин налил, Ефимка выпил, уселся на стул и приступил к рассказу. Говорил он толково, совсем не как слабоумный.
По словам Ефимки, трюфели он нашел случайно и ел их сам с желудями для вкуса. Потом хозяин на постоялом дворе увидел у него пахучий клубенек и объяснил, что это подземный гриб, который стоит денег. С тех пор Ефимка и добывает трюфели. А найти их несложно: по бугоркам, по трещинкам в земле, но главное – по запаху.
Методы поиска трюфелей доктора не интересовали, однако он терпеливо слушал, подливал водку и ждал, пока Ефимка захмелеет.
– Вот еще говорят, что ты целительные секреты знаешь. Правда это или выдумки? – задал Грибин главный вопрос.
– Какие секреты? – удивился Ефимка, потом захихикал. – Это вранье. Вот бабка Брыдлиха, она да, знахарствовала. А у меня откуда секреты?
– Раз так, спасибо за разговор, – сказал доктор и заткнул бутыль.
Увидав, что водки больше не дадут, Ефимка приуныл, забегал глазками, соображая, а потом спросил:
– Что ты мне, барин, дашь, если расскажу про целительную силу?
– А что попросишь?
– Два штофа водки! – выпалил Ефимка. – И допить, что на столе стоит.
– Два штофа? – Грибин покачал головой. – Не много ли?
– А кто ж дешевле тайны открывает?
– Разве это тайна, если про нее люди говорят? Я, пожалуй, у народа поспрашиваю, и мне все бесплатно расскажут.
– Все, да не все, – значительно сказал Ефимка, подняв кверху палец с кривым желтым ногтем. – Всего-то, кроме меня, уже никто не знает.
– Хорошо, – согласился Грибин. – Если расскажешь правду, получишь два штофа. Но учти, что я выдумки хорошо различаю. Если начнешь врать, водки не увидишь.
– Это понятно. За небылицы два штофа кто же даст. Тут история такая, что рассказывать надо с самого начала.
Как оно было в первых годах, ручаться не могу, потому что памяти тогда не имел, а все слышал потом от бабки Брыдлихи. Она же неизвестно, где врала, а где сочиняла. Выходит, поначалу с меня спроса за правду быть не может.
Родился я пегим да несуразным и с тех пор лучше не стал. Поп меня даже крестить отказался. Мол, пока архиерей не разъяснит, человек я или же нечто иное, таинство совершать нельзя. А разве же будут ради меня архиерея беспокоить? Так и остался я некрещеный.
Папаша мой на время родин был в отлучке, а когда приехал и увидал меня, разгневался.
– Что это за дите, пегое, как наш хряк?! – кричит он мамке. – От меня такого произойти не могло! Видать, ты еще с кем-то путалась.
Мамка клялась, в ногах валялась, да все без толку. Неделю-другую распекал ее папаша, а потом уехал насовсем в город жить.
От такого несчастья мамка остервенела. Первым делом заколола пегого хряка, которого папаша помянул, а тушу сволокла в болото, даже мяса не пожалела. Потом хотела меня топором рубить, да только ее перехватили.
Пошла мамка в разнос. И раньше-то она при случае не прочь была в рюмочку заглянуть, а тут уж пила-гуляла целыми днями и меня кормила пьяным молоком, чтобы я издох поскорее. Однако ж я как-то выжил, а вот мамка пропала неизвестно куда.
Потом сколько-то жил я у родни на сиротском положении. Видать, не очень хорошо жил. Вот и забрала меня к себе бабка Брыдлиха. Мол, где бы еще такому нехристю приют найти, как не у нее на отшибе.
С этого времени я уже и сам кое-что помню.