Самая страшная книга 2023

– Давай, если пальцы, то просто оттопырь, – говорит Фабио спокойным, чуть ли не ласковым тоном, как ребенку. И у меня мелькает мысль: ведь он и правда, скорее всего, разговаривал так с детьми. Прежде чем их убить.

Я зажмуриваюсь.

– Нет-нет, приятель, так не пойдет! – смеется Фабио. – Одного пальчика мало, все давай. Или хочешь, чтобы я рубил по очереди?

Глубокий вдох, еще один, еще, еще… Я не слышу удара, боль разрядом трещит в висках, белая вспышка прорезает тьму, утягивает меня за собой. Больше не чувствую стула под задницей, лечу вниз, в бездонный колодец, к игре света и тени, к белым палатам и запахам больницы.

Вспоминаю, как три года назад мы с Лизой увидели нашу дочь, которая впервые очнулась после операции. Все еще бледная, но в бледности этой чувствовалась разительная перемена, будто подтаявшая на весеннем солнце льдинка готова была вот-вот сдаться под напором жизненного тепла, уступить место румянцу на детских щеках. Настя слабо улыбалась, и, могу поклясться, я не видел улыбки красивей.

– Не бойся, милая, – говорил я. – Теперь все позади.

– Не боюсь, – отвечала она серьезно. – Я боялась только в самом начале, только чуточку, честно! Было так темно, я была совсем одна. Но потом пришла тетя в красивом платье и обняла меня. Она хорошая. Она сказала: не надо бояться.

– Это я, милая. – Лиза осыпала поцелуями руки дочери, запястья, ладони, оставляла свои слезы на тонких пальцах. – Это мама, слышишь? Я всегда была с тобой, родная…

Помню, как на этих словах замерло мое сердце. Мне бы так хотелось, чтобы Настя кивнула, согласилась с мамой. Согласилась и запустила его вновь. И я точно никогда не забуду лица бывшей жены, когда она услышала:

– Нет, мамочка. Та тетя была мертвой.

…Не знаю, как долго я просидел в отключке. Мое левое предплечье стягивает жгут – Фабио не хочет, чтобы я истек кровью раньше времени, – но из четырех аккуратных обрубков все еще капает на пол. Пальцы валяются у меня под ногами. Это точно принадлежало мне? Какие-то бледные несуразные червяки, будто сделанные из воска поделки для Хеллоуина…

Меня вот-вот вывернет, и я с полминуты хватаю ртом воздух, сдерживая рвотные позывы и стараясь, чтобы муть перед глазами вновь не утащила меня в свой темный колодец.

Мои похитители, сгрудившись вокруг ноутбука, читают статью. Бормочут что-то себе под нос, вопросительно тыкают пальцами в экран. Видимо, английский дается им нелегко. Но, судя по мату, общий смысл до них все-таки доходит.

Своей матерщиной мексиканцы гордятся не меньше русских, а по витиеватости и многоэтажности она почти ни в чем не уступает нашей. У меня даже словарик специальный был, но сейчас я ловлю себя на том, как, забыв о боли, с любопытством вслушиваюсь в незнакомые конструкции.

– Что это? – Флако поворачивается ко мне, его лицо горит от злости, вот-вот начнут тлеть брови.

– Статья, – говорю, едва разлепив пересохшие губы. – Я предлагал переписать. Одной рукой будет неудобно.

– Здесь ни слова из того, что я говорил!

– Зато здесь то, как было на самом деле. – На секунду мне удается выдавить улыбку.

«Кому молятся убийцы?» – так я назвал свой репортаж об одном из самых кровавых исполнителей картеля, который, прикрываясь местным культом, убедил всех в своей невменяемости. Потому что нельзя выбраться из тюрьмы строгого режима в Мехико, не прихватив по дороге пару пуль от охраны. А вот из психушки – вполне.

Флако нависает надо мной, рычит, будто собираясь откусить мне нос. Но тут его окликает мексиканец с ноутбуком в руках, показывает в открытый документ на последний абзац.

Теперь я улыбаюсь вовсю, и, кажется, даже боль перестает рвать мою руку с таким остервенением. Знаю, что Фабио там прочтет. Помню каждую строчку.

«…по кличке Тощий, поделился своим планом на побег перед самой смертью…»

– Это шутка? – Эль-Флако смотрит на меня, будто мы поменялись ролями и теперь я прикидываюсь сумасшедшим. – Это у вас, у гринго, юмор такой? Тебе смешно?

Он снова уходит к стеллажу у меня за спиной и возвращается на этот раз с целым свертком. Аккуратно разворачивает его рядом на полу, так чтобы мне было видно, касается пальцами блестящего металла. Там и ножницы трех размеров, и ножи от широкого мясницкого до узкого филейного.

Я отворачиваюсь. От вида стали меня колотит озноб.

– Вот как будет. – Фабио наклоняется ко мне и делает первый разрез на рубашке. Я вздрагиваю, но лезвие так и не касается кожи. – Если ты не веришь в мою преданность Белой Девочке, я тебе покажу. Ты сам наденешь ее платье.

Трещит ткань, пуговица падает мне на колени.

– Когда я буду срезать с твоего скелета плоть, ты будешь кричать. А я буду смеяться. Вот это – смешно.

Еще один разрез, и я остаюсь с голым торсом. Фабио замирает с обрывками рубашки в руке. Его дружки даже делают пару шагов поближе, чтобы лучше видеть.

Будто не веря глазам, Тощий обходит меня по кругу, разглядывая мое тело, без единого просвета покрытое татуировками. Я знаю, куда бы он ни встал, с моих плеч, груди или лопаток на него будет смотреть Она.

– Кто ты вообще такой?

Святая Смерть молча скалится ему в ответ.