Самая страшная книга 2025

Высунув язык, Павел часто задышал ртом, словно пес на жаре.

С каждым толчком Лиза все сильнее впивалась пальцами и зубами в покрывало. Чем дольше продолжалось насилие, тем сильнее сохли глаза. Время от времени Павел со всего размаху лупил по ягодицам.

– Ори, сука! – хрипел он. – Не молчи!

Но Лиза лишь крепче стискивала зубы, не желая ни единым стоном доставить мужу удовольствие.

Павел продолжал сильнее и злее. Запустив пальцы в ее волосы, он потянул так, что голова запрокинулась и из горла вырвался крик боли.

А затем содрогнулся всем телом и в изнеможении навалился сверху.

– Пошла вон… – влажно прохрипел он, сползая на кровать боком.

Кое-как выбравшись из-под мужа, Лиза, пошатываясь, вышла в гостиную, где лежало изорванное платье. Едва она наклонилась, чтобы поднять его, скрипнула дверь. Барыня, отупевшая настолько, что даже не догадалась прикрыться, тупо уставилась на Глашу.

– Лизавета Андревна! Да что ж это делается?! – со всхлипами пробормотала та. – Что делать-то будете?

– Перебесится, – вяло отмахнулась Лиза. – Как в прошлый приезд, заест его скука в медвежьем нашем углу, да уедет опять к своим шансоньеткам…

– А коль он вас до смерти забьет?! – Глафира беззвучно разревелась, трясясь всем телом. – Он же тогда все села оставшиеся продаст дружкам своим. Как мы без вас-то?

– Не бойся, не забьет. – Лиза, извиваясь, натягивала поданное Глашкой новое платье. Коснувшись красных ягодиц, она скривилась и зашипела. – От шлепков никто еще не помирал… Что стоишь, как дура? Помоги надеть…

Глашка с причитаниями бросилась помогать.

– Вы бы, барыня, ему травки какой в питье добавили али заговор какой прочитали. Можете ведь?

– Могу, – кивнула Лиза. – Только согласие его нужно. Можно и от пьянства отговорить, и от блуда… Только без толку это все, если сам не захочет… – Она набросила на плечи платок и, опомнившись вдруг, спросила: – А чего ты пришла-то вообще? Не советы же мне раздавать?

Девушка, утирая слезы подолом, подняла взгляд:

– Тимофей прискакал минут пять как. Говорит, отцу совсем худо…

Лиза обессиленно выдохнула, руки безвольно повисли вдоль тела.

– Когда ж ты, Глашка, научишься сразу суть докладывать? А?

На улице нервно перетаптывался, держа коня под уздцы, Тимофей. На широком лице плясали отсветы керосинового фонаря. Увидев барыню, он тут же бросился в ноги:

– Простите, Лизавета Андревна, что поздно так, совсем отцу худо. Одна надежда на вас!

– Помоги на коня сесть.

Лиза подошла вплотную, Тимофей обхватил руками ее талию и, словно ребенка на печку, поднял на коня. Барыня села по-девичьи, боком. Глянула на Глафиру:

– Если проснется, ничего ему не говори. Держись только подальше… Трогай!

Тимофей взял коня под уздцы и, подсвечивая чадящим фонарем тропку, широким шагом пошел вперед.

Днем дорога заняла бы не больше четверти часа, но в ночи, несмотря на спешку, пришлось идти аккуратно. В чернеющем поле оглушительно стрекотали сверчки. Из далекого леса на самом краю пахотной земли доносилось то ли мяуканье, то ли уханье. Идущий впереди Тимофей торопливо перекрестился:

– Успеть бы, Лизавета Андревна…

– Даст бог, успеем…

В небольшой, на двадцать дворов, деревеньке свет горел лишь в одном доме, стоявшем почти в самом центре. Оттуда же неслись монотонные напевы знахарок. В ночном воздухе повис одуряющий запах трав.

– Где?

Тимофей снял барыню с коня и зашагал, указывая дорогу. Лиза невольно засмотрелась на широкую спину, влажно облепленную домотканой рубахой.

«Понятно, отчего Глашка влюбилась». Она позволила себе улыбнуться. Нужно идти с чистой душой и светлыми помыслами. На пороге комнаты Лиза остановилась, глубоко вздохнула и встряхнула руки, прогоняя недавние события из памяти.

– Жди здесь!

Раздетый до пояса староста лежал на столе. Рядом суетились старухи, бормоча молитвы и окуривая раненого тлеющими пучками трав. Старик хрипло, судорожно вдыхал и с усилием выдыхал. Под трепещущими веками, словно испуганные мыши, бегали глаза.

Едва подойдя к столу, Лиза ощутила идущий от тела жар. Шмель лежал почти без движения на груди искалеченного старика.

– Давно он без памяти-то? – хмуро спросила Лиза.

– Да часа уж три как, – кивнула самая древняя из женщин, подняв на барыню затянутые бельмами глаза. – Я – старуха, ничего уже поделать не могу. Одна надежда, что ты молодостью своей сдюжишь, внучка…

Лиза встала на место знахарки и, закатив глаза так, что исчезла радужка, подняла руки. Бормоча молитву вперемешку с бабкиными наговорами, она понижала голос, пока не заговорила густым басом. По мере того как голос грубел, руки, вытянутые ладонями вверх, бледнели и растворялись, становясь почти неразличимыми в полутемном помещении.

Голос, рокочущий из девичьей груди, смолк. Полупрозрачные, словно из хрусталя, ладони опустились на грудь старика по сторонам от вмятин и скользнули под ребра.

Лиза почувствовала, как пальцы прошли сквозь легкие, наполненные воздухом и нездоровой влагой. Мягко обняла, словно раненую птичку, едва бьющееся, сдавленное выгнувшимися ребрами сердце.

«Потерпи, родной…»