Самая страшная русская трагедия

Так же, как с «религиозным дурманом», боролись и с «русопятством» и «русским шовинизмом», с «черносотенными настроениями». А под этими плохими настроениями имелось в виду вообще хорошее отношение к любым событиям русской истории. В том числе к войне 1812 года или к организации университетов Александром I. Ведь, по мнению коммунистов, ничего вообще хорошего за сотни лет русской истории не было и быть не могло.

В первые двадцать лет Советской власти полагалось считать, что Россия погибла, убита коммунистами, и радоваться по этому поводу. Маяковский, например, ликовал, что красноармеец застрелил Россию, жирную торговку, — образ такой у него для России.

Для коммунистов и 1812 год был исключительно «спасением помещичьей «Расеи» руками обманутых крестьян».[69]

И завоевание мусульманских областей описывалось так: «Погубил на стенах крепости несколько сот русских мужиков, одетых в солдатские шинели».[70]

Луначарский не где-нибудь, а в одном из своих циркуляров писал с предельной обнаженностью: «Нужно бороться с этой привычкой предпочитать русское слово, русское лицо, русскую мысль…» Как говорится, коротко и ясно.

Запрещены, изымались из библиотек и «Былины», и русские летописи. Люди Луначарского шерстили библиотеки, извлекая из них… русские народные сказки. То есть с точки зрения классовой борьбы ничего вредного невозможно найти в «Коте-котке, сером лобке» или в «Крошечке-Хаврошечке». Но тут действовала иная логика — логика истребления исторической памяти, максимальной денационализации русских. Чтобы не было самого русского слова, русского лица — тогда и предпочитать будет нечего.

Даже само слово «Русь» считалось эдаким… контрреволюционным. И вообще слишком много внимания к русской истории, русскому языку, русской культуре, вообще ко всему русскому стало чем-то очень-очень подозрительным.

Что же признавалось в русской истории? Только одно «освободительное движение». Степан Разин, Кондрат Булавин, Емельян Пугачев и другие разбойники должны были стать героями для россиян. А Суворов, Кутузов, Нахимов, соответственно, должны были предстать «реакционными защитниками старого режима».

В народной культуре изыскивалось, а то и придумывалось все, что могло доказать главную идефикс большевиков: что народ всю русскую историю только и делал, что ненавидел «угнетателей» и восставал против «проклятого царизма».

Инженеру Покатило
Морду паром обварило.
Жалко, жалко нам, ребята,
Что всего не окатило.

До сих пор не очень понятно, действительно ли распевали в рабочих слободках частушку или ее придумали «перековавшиеся» профессора филологического факультета Петроградского университета. Должны же они были откопать перлы революционного пролетарского фольклора, чтобы не попасть в концентрационные лагеря?!

Так же, как и Иуде, ставились памятники Стеньке Разину, Пугачеву, каким-то уже вовсе неведомым разбойникам. Все это — торжественно, под оркестр, при большом стечении согнанного народа.

Даже сам русский язык выглядел эдак сомнительно… Выдумать новый язык вряд ли получится, но язык все же пытались менять. Например, созданием множества аббревиатур и самых невероятных сокращений. Тут и всякие «Губкомземы», и «Стройкомпутьтресты», и новые названия для министров (наркомы) и для командного состава армии (вместо солдата — боец, вместо офицера — командир, а вместо разных чинов — комкоры, комбаты и комдивы).

Современники довольно легко различали русский язык и «советский». Для них очень по-разному звучала и приблатненная речь балтийский «братков», и насыщенная «новыми словами» речь советских. А. Куприн прямо писал о «советском разговорнрм языке».[71]

Распятая Церковь

Большевики боролись и с религией. С «опиумом для народа». Вроде на церковном Соборе с августа 1917 года начали решаться важнейшие вопросы обновления церковной жизни: о восстановлении древнего чина женщин-диаконис, введении западного календаря, расторжении браков и о литургическом языке. Многие священники полагали, что пора служить на современном русском языке.

Эти вопросы Собор не успел разрешить — большевики закрыли его в январе 1918 года. В декабре 1917 года из ведения Церкви были изъяты учебные заведения и запись актов гражданского состояния. 23 января 1918 года коммунисты опубликовали Декрет о свободе совести. Он лишил православную Церковь и все другие религиозные общины движимого и недвижимого имущества. Церковь перестала быть юридическим лицом.

Декретом запрещалось преподавание религиозных учений, а Церкви было запрещено издавать книги, журналы и газеты.

В Декрете о свободе совести граждане России получали право «исповедовать любую религию или не исповедовать никакой». По Конституции 1918 года государство получало право вести антирелигиозную пропаганду, но Церковь вовсе не получала право вести религиозную проповедь.