Самая желанная

— Я гордый, детка. Может, чрезмерно. И хотя с младенчества изображал святого, дух непокорности и тщеславия терзал мою душу… Обычная история, смотри: мой отец, младший брат Франко, женился вопреки воле семейства на цыганке — работнице местной парфюмерной фабрики. Он аристократ, она — пролетарка, вдобавок чуть ли не бродяжка. Лишь последнее поколение их семьи стало вести оседлую жизнь, обосновавшись в нашем городе. Говорят, мои родители были красивой и любящей парой. Только я сам почти ничего не помню. Они погибли совсем молодыми, не успев отведать всей горечи семейных распрей и оставив трехлетнего сына на попечение Паолы… Франко и Паола растили меня вместе со своими детьми, ни в чем не ограничивая. Но то, что я отпрыск человека, презревшего законы родовой чести, я знал с пеленок. Как и то, что по традиции рода делла Форте останусь в стороне от полагающихся наследникам богатства и почестей. Моя смешанная кровь не годится для передачи потомству.

Я рано осознал это. Мой природный дух противоречия принял форму оскорбленной гордыни. Я был весел, добродушен с чужими, но болезненно уязвим в семье… К тому же отношения с Леонардо совсем не сложились. Этот законный наследник, по-моему, свихнулся на своем превосходстве, демонстрируя мне его на каждом шагу. Всеми силами мальчишка старался доказать, что я — всего лишь приемыш, оставленный в доме из милости.

В двенадцать лет меня отправили в швейцарский частный коллеж. Франко щедро оплатил обучение. А потом тяга к познанию стала для меня чем-то вроде компенсации за неполноценность происхождения. Я изучал гуманитарные науки, меняя престижные университеты и привязанности: филологию, историю, психологию… К счастью, жизнь научила меня самостоятельно зарабатывать деньги. Еще мальчишкой я начал брать уроки у местного старика, занимавшегося, по преданию, с самим Карузо. В Вене, учась в университете, я продолжил частные уроки и начал петь по вечерам в кафе и ресторанах. А потом меня взяли в церковный хор. Я стал солистом! И вот до сих пор не знаю, кто я на самом деле — артист, готовый бродить по дворам с шарманкой, или сноб, затыкающий уши при одном упоминании о непрофессиональном вокале… А может, просто-напросто авантюрист, каким меня считал проницательный Дон Лиджо… — Санта крутил перед глазами гранатовый браслет Кристины, который осторожно снял с ее руки. — Чудесная вещица. Наверно, тоже реликвия?

— Старинный бабушкин браслет. Ему уже больше ста лет. Хотя это украшение для бедных и стоило в середине прошлого века отнюдь не состояние. Дутое серебро и камешки дешевые — кривые, разного тона… Видишь, в центре даже три зеленых. А вот тут есть совсем светлые, почти розовые. Но мне это и нравится. На всей Земле нет второго такого. Не стала бы менять эту вещицу даже на бриллианты от Картье… Кроме того, у одного русского писателя есть прекрасная повесть о бессмертной любви. «Гранатовый браслет» называется.

— Наверно, очень грустная… Нет ничего печальнее бессмертной любви — вообще того, кто хочет жить вечно, забывая о неизбежном конце.

— Там как раз говорится о том, что только смерть может сделать большую любовь вечной… Ах, как это трудно объяснить. — Кристина мотнула головой, отгоняя обрушившуюся с новой силой тоску. — Извини, милый, с нервами у меня действительно стало плоховато. Так и хочется завыть!

— Перестань, все так чудесно складывается! Твое имя стало популярным в Италии, и ты в любой момент сможешь продолжить карьеру в рекламе. Я запишу специально для тебя веселые песенки, а ты дашь мне почитать эту книгу про вечную любовь.

— Обязательно. — Кристина улыбнулась ему, как ребенку, придумывающему наивные сказки. — Я привезу тебе полное собрание сочинений Куприна, когда в следующий раз нагряну в Рим. Хотя нет, когда заеду в гости в Австрию.

— Это совсем недалеко от Москвы — посередине между Россией и Италией. А ты в самом деле намерена вернуться сюда?

— Я всегда буду хотеть вернуться в Рим, что бы ни происходило со мной на самом деле. А случиться может самое разное… Видишь ли, Санта-Рома, я действительно собираюсь начать новую жизнь… Боюсь, правда, музыки в ней будет не так много, как хотелось бы, как пророчишь ты…

Достав из корзины пунцовую розу, Кристина сосредоточенно обрывала бархатистые лепестки. Она старалась не смотреть на собеседника, чувствуя, что любое неосторожное слово может взорвать ее с трудом сохраняемое спокойствие. С каждым мгновением все острее чувствовалось, как истекает, теряя минуты, последний вечер ее мечты. Той, что, едва засияв семицветной радугой, снова ускользала в туман обманувшего, несбывшегося.