Самая желанная

— На звание Героя СССР, увы, уже рассчитывать не приходится. Но уверен, ваши подсчеты будут в мою пользу. — Курбе грустно посмотрел на Кристину и поднялся. — И дай нам Бог отныне встречаться лишь на концертах или праздничных торжествах.

— Постойте, последний вопрос, — задержала его руку Кристина. — Боюсь, мне так и не удастся свести концы с концами… совместить два ваших образа, комиссара-защитника и гонителя. Почему вы все-таки, десятки раз пытая меня на допросах своим недоверием, не дали хоть как-то почувствовать, что… что вы мой союзник? Отчего вы, добросердечный и галантный человек, изображали туповатого злодея, не давая мне ни малейшего шанса на понимание и сочувствие?

— О, прекрасная синьорина! — Засмеявшись, Курбе вновь присел на стул и подвинулся ближе к девушке. — Это вопрос не из простых. Предлагаю сразу три варианта ответа, выбирайте любой, хотя, как мне кажется, отчасти справедливы все вместе.

Первое: далеко не все услышанное вами на процессе, да и сегодня здесь, стоит принимать за чистую монету. Факты, конечно, верны, но их толкование… Толкование всегда — дело субъективного вкуса, личного мировосприятия, если позволите. То есть, я хочу сказать, что не всегда могу объяснить поведение с подследственными особенностями моего характера. Были и другие причины держать вас в строгости, синьорина, поверьте, для вашего блага.

— Допустим, вам надо было создавать видимость, — согласилась Кристина.

Джованни выглядел почти виноватым, но в его опущенных глазах сверкали насмешливые искорки.

— Второе: я полицейский, милая барышня. Профессиональная ищейка, натасканная на выполнение определенных обязанностей. И эти обязанности не предполагают галантность и обходительность. Как полицейский я был груб и придирчив. Но… — Курбе поднял на Кристину восхищенный взор. — Я наполовину француз, мадемуазель, и умею ценить прекрасное. Прикрывая и спасая вас, я руководствовался не только соображениями человеколюбия или профессиональным благом. Я получал эстетическое наслаждение, я чувствовал себя рыцарем и настоящим мужчиной. Но… это последнее «но», хоть что-то объясняющее в моем двойственном поведении — в роли гонителя и спасителя, как вы выразились, больное место Джованни Курбе… Я закоренелый холостяк, детка, и, как мне кажется, просто-напросто боюсь женщин… А следовательно — защищаюсь!

Джованни поднялся и поцеловал руку Кристины.

— Наилучшие пожелания, синьорина!

— Минутку, комиссар. Маленький женский секрет в ответ на вашу откровенность: мне показалось, ну, так, чисто интуитивно, графиня Паола покорена вашими многочисленными достоинствами. Неужели вы не заметили? Жаль…

7

Санта заметил, что Кристина осталась за столиком одна. Подперев руками подбородок, как ренуаровская Жанна Самари, она блестящими глазами смотрела на сцену, вся золотясь ее светом — ореол золотистых волос, падающих на плечи, золотистая кожа, оттененная глухим бархатом. «Солнечная, напоенная солнцем», — подумал он, найдя наконец определение, крутившееся в голове с того момента, когда он увидел на морской гальке распластанное, вызолоченное зимним солнцем тело… А потом они мчались к имению Паолы в пропахшем рыбой фургончике, и эта измученная, избитая девчушка мурлыкала песню! Закутавшись в черный старушечий платок, она искоса поглядывала на своего спутника, загадочно улыбаясь растрескавшимися губами. Она была счастлива, именно счастлива!

— Последнюю песню, как вы поняли, я дарю моей гостье и всем, кто склонен к ностальгическим настроениям. Из репертуара незабываемой Мильвы… Да! — Санта, подняв руки над головой, подхватил аплодисменты зала. — Вы правильно угадали — «Итальянское танго»!

Кристина неотрывно смотрела на певца, стараясь не растерять, впитать до капельки нахлынувшие ощущения: чудесный, завораживающий голос звучит для нее, к ней устремлен сквозь полутьму притихшего зала пылкий взгляд черных глаз… «Квель танго итальяно, квель дольче танго…» — как просто и естественно для него пребывание в музыке, в ее летучей, непостижимо прекрасной стихии! В голосе Санты ощущалось наслаждение своим даром, томительной любовной тоской, звучащей в песне, от которой наворачиваются слезы. И конечно же, веселая ирония по поводу всего, притязающего на величие — и своего вокального мастерства, и томной страсти популярной мелодии. Как странно соединило это танго два момента римской жизни Кристины: тот последний танец в доме Коруччи, за которым последовала беда, и нынешний вечер — вечер прощания.

Кристина ликовала, чувствуя в то же время, как подступают рыдания. Она твердо знала, что ничего столь прекрасного в ее жизни уже не будет: первый и последний концерт в ее честь. Подарок человека, должного стать главным в ее судьбе и навсегда из нее исчезающего…

Публика не желала отпускать певца, но он виновато раскланялся и со словами: «Меня ждет прекрасная дама» — направился к Кристине. Оркестр продолжал играть, а Санта, протягивая руки, приглашал девушку в танцевальный круг.

Она торопливо приникла к его груди, боясь упасть — так кружилась от волнения и неожиданности голова.