Самайнтаун

Пусть она на самом деле не была волком, но все еще оставалась зверем, диким и голодным. Потому и зубы нее как у хищника – чтоб разделывать добычу. Потому и взгляд зоркий, чтоб ее не упустить. Потому и стройна она фигурой, пышна грудью, округла бедрами, чтобы добычу приманивать. Мужчины должны смотреть на нее не отрываясь и послушно следовать, а женщины – бежать без оглядки, чтобы не мешать. Все в Титании было создано пугать и завораживать одновременно – все ее тело предназначалось для охоты.

Прекрасно зная об этом и о том, какое впечатление она производит на людей, Титания заняла кресло в самом конце вагона, где от нее тут же отсели, и смотрела строго перед собой всю дорогу, не моргая, пока водитель не объявил конечную остановку. Там, где ровный ландшафт Самайнтауна начинал капризничать, оборачиваясь ухабистыми волнами, возвышался стеклянный купол оранжереи.

Стоило Титании выйти из трамвая, как все ее чувства обострились.

– Профессор Цингер звонил мне. Сказал, у вас заболел черный дуб, – сказала Титания встретившей ее на входе женщине с бейджем на белом воротничке, а затем, опомнившись, добавила: – Здравствуйте.

Прямо за изящной арочной дверью в оранжерею раскинулась широкая, сплошь в малахитово-соломенных зарослях тропа, вымощенная изумрудным булыжником под стать. Преломляясь сквозь продолговатые узкие окна и рассыпаясь бликами от металлических балок, солнце вытанцовывало на верхушках деревьев, до того разросшихся, что они прижимались к стеклам вплотную – еще немного, и вытолкнут его. Поэтому снаружи оранжерея напоминала драгоценную шкатулку, выстеленную бархатом, и казалось, что там, за ее непроглядными оплетенными стенами, может поджидать что угодно – даже другой мир.

Или беда, трагедия. Что-то тревожное витало в воздухе, как электричество в преддверии грозы. Что-то неправильное, что читалось и в лице той женщины, которая тут же выпрямила сгорбленную спину и затопталась на месте, почему-то не решаясь ее пропустить.

– Клара, отойди. Это мадам Фэйр. Мы вас очень ждали!

На подмогу, протиснувшись мимо веерообразного папоротника и недовольно скуксившийся садовницы, поспешил седовласый мужчина с круглым, как бочонок эля, животом. Титания пожала ему руку, крепкую и морщинистую. Когда она пожимала ее в первый раз, то еще была рука мальчишки. Однако что старец, что юнец, профессор Яков Цингер оставался единственным мужчиной на памяти Титании, который никогда не сходил по ней с ума, сколько бы феромонов не испустило рефлекторно ее тело. Возможно, потому что ботаника свела его с ума гораздо раньше. Женатый на ней, науке, и своей оранжерее, профессор смотрел на Титу не иначе как на апостола растений, чьи способности бескрайне уважал. А хищнику уважение было чуждо – и это хищника в ней помогло однажды усмирить.

– Вы уверены? – запричитала женщина на ухо профессору, когда он отодвинул ее с прохода. – Мне кажется, вы поторопились, позвав ее. У меня пятнадцатилетний стаж за плечами, я могу справиться даже с…

– Клара, не мешай. Нам обоим до мадам Фэйр как верблюжьей колючке до орхидеи!

Титания смутилась, но промолчала. В такие моменты она начинала жалеть, что однажды позволила ему увидеть то, что прежде не видел никто из смертных. Теперь профессор считал ее всесильной. И пускай в большинстве случаев он не ошибался, Титания знала: и на Королеву фей может найтись семя, которое не взойдет.

Она последовала за ним, когда тот сделал пригласительный жест рукой, чтобы проводить ее до нужной секции. Только здесь, в оранжерее, торжествовало нечто, отдаленно похожее на теплую весну – уголок для тех, кто, родившись в Самайнтауне, никогда вживую ничего, кроме вечной осени, не видел. Стеклянный купол, увлажнители, ультрафиолетовые лампы и периодические визиты Титы с ее пыльцой защищали от этой осени растения, пусть и с большим трудом. Многие виды, вроде пальм, здесь так и не прижились. Обычно все, что попадало в почву Самайнтауна, либо гибло, либо багровело, золотилось и приспосабливалось. Оранжерея же стала скромным исключением – действительно музей. Прямоугольная, с несколькими туннелями, расходящимися от центральной теплицы, и впечатляюще громадная для провинции, но при этом почти заброшенная: горожане не хотели тратить на нее свои деньги, а туристы – время. Зато Титания оранжерею обожала – будучи и дендрарием, она заменяла ей лес, в который больше не могла ступать ее нога, поэтому помогать Тита всегда соглашалась охотно.

Грядки в залах, местами многоуровневые, располагались по обе стороны от широкой главной тропы, что венчалась прудом с гигантскими кувшинками и черно-белыми карпами и дальше разделялась на десяток дорожек поменьше. Лишь одна из них, правда, вела к деревьям высотой почти как те, что росли в лесах. Титания прислушивалась к ним всю дорогу, но не слышала. Поэтому и спросила сама, нарушив заведенный порядок говорить с растениями, а не с людьми, отчего профессор даже вздрогнул и удивленно покосился на нее из-под седых бровей:

– Давно это началось? Болезнь черного дуба.