Самарянка

Однажды ночью стоит часовой у переправы и видит, как прямо к нему идет женщина в черном. Ну, как и положено часовому, он кричит: «Стой! Сюда нельзя!» и предлагает уйти вправо, в сторону брода. А та продолжает идти в его сторону. Часовой опешил: «Стой! — кричит ей снова. — Стрелять буду!». И передергивает затвор. А та ему в ответ: «Не стреляй, это я, Аннушка…». И продолжает идти. Часовой снова ей: «Стой! Стреляю!». Нажимает на спусковой крючок, а выстрела нет — осечка. Он снова передернул затвор — и снова осечка. А женщина в черном вот уже рядом, подходит и спрашивает у перепуганного часового: «Ты чего тут делаешь?». «Охраняю мост от немцев», — отвечает тот, ничего от страха не соображая. И, в свою очередь, спрашивает ее: «А ты чего тут делаешь? И кто ты такая?». Она ему и говорит в ответ: «Ты мост охраняешь, а я охраняю всех вас. А зовут меня Аннушка». И пошла дальше. Часовой постоял-постоял, пришел в себя и думает: наверное, померещилось. Не стал никому рассказывать, побоялся, что его за сумасшедшего посчитают или скажут, что нализался на посту.

Опять ночь — и опять он стоит у той же переправы. Вдруг его кто-то легонько за плечо тронул. Он обернулся и обомлел — стоит перед ним вчерашняя незнакомка. Только теперь он разглядел: она совсем еще молоденькая. Улыбается ему и говорит: «А почему ты думаешь, что тебе не поверят?»

«Это ты лучше у нашего комбата спроси, — отвечает тот. — А еще лучше сходи к нему сама и все расскажи. Тогда, может, и поверят».

«Нет, — говорит она, — туда я не пойду, а вот командиру своему передай, чтобы уводил вас в здешний монастырь, потому что завтра немцы переправу разбомбят и вас всех побьют, хоть вы и попрятались в лесу. Оттуда, — она показала взглядом в небо, — им все хорошо видно, а монастыря нашего не видно».

Часовой аж поперхнулся от смеха: «Да ваш монастырь, — говорит ей, — даже слепому видно, колокольня со всех сторон пристреляна, там наблюдатели сидят».

«Слепому, может, и видно, да не каждый зрячий его видит», — с улыбкой возразила она.

Сказала — и словно растаяла мо мгле. Вернулся тот с поста — и прямым ходом доложить обо всем. И что-то, видать, шепнуло командиру поверить словам часового. Еще бы! Когда смерть в затылок дышит, во что угодно поверишь, лишь бы живым остаться.

Приказал он батальону немедленно укрыться в монастыре, а по эту сторону реки оставил для прикрытия только одну роту. Зарылись бойцы в окопы, замаскировались. Утром смотрят: летят самолеты с немецкими крестами, неба не видно. И прямо на монастырь.

«Все, — решил комбат, — теперь нам точно крышка».

Но самолеты прошли в сторону переправы — и только земля под ногами задрожала. Когда батальон возвратился туда, то кишки их товарищей по всем деревьям висели. Все, кто там был, погибли. А эти чудом живыми остались. Вот и думай теперь сама, кто такая эта Аннушка, — завершил свой рассказ Паша.

Ольга молчала, слушая рассказ Паши и тихие звуки гитары из магнитофона. Ей тоже все это казалось сказкой, хотя и очень похожей на быль.

— Монастырь здешний не всегда женским был, — опять заговорил Паша, взглянув на Ольгу, чтобы убедиться, что ей интересно слушать его. — Когда-то тут и монахи жили. Нарыли нор, как кроты. Только вот никаких чертежей не оставили после себя. Куда ведут эти ходы, где заканчиваются — никто не знает. Многие пробовали лазить там, да не все возвращались. А кто возвратился, то рассказывают, что есть такие места в этих подземельях, что на коне можно свободно проехать, даже не пригнув головы. Когда-то эти пещеры взаправду военным целям служили. Окружит монастырь нечисть вражья, монахи с ополченцами скроются в тех пещерах, а потом, откуда ни возьмись, в спину неприятелю ударят. В войну об этих лабиринтах вспомнили, ведь в здешних лесах партизанская война шла. Рассказывают, что однажды во время погони группа партизан юркнула в одну такую нору, а за ними эсэсовцы. Так ни тех, ни других никто больше и не видел. Наверное, до сих пор под землей друг за другом гоняются, как кошка за мышкой.

Паша, судя по всему, опять повеселел.

— Еще поговаривают, что Аннушка к бабам особенно благоволит. Кому сама встретится, а кому во сне. А бывало, что вроде как на ушко пошепчет — и на душе легче станет. По-разному является…

И вдруг весь повернулся к Ольге:

— А хочешь, расскажу самое смешное?

— Расскажи, — ответила Ольга. — Может, быстрее доедем. А то тебе, наверное, надоело со мной возиться, да и мне б засветло к месту добраться.

— Доберешься, я же сказал, — ответил Паша и опять хохотнул, — если только голодные волки по дороге не слопают.

— Да ну тебя! — Ольга махнула на него рукой.

Паша вдруг перестал смеяться и серьезно сказал:

— Я эту самую Аннушку тоже видел.

Ольга изумленно посмотрела на Пашу.

— Видел, видел, — твердо сказал он. — Хочешь верь, а хочешь не верь.

— Вот когда расскажешь, тогда и решу, — уклончиво ответила Ольга, давая, однако, понять, что готова внимательно слушать.