Самаритянская чума (СИ)

   Урицкий отвернул крышку цилиндра и вытащил покрытый неровным строками листок бумаги, крошащийся по краям. На то, чтобы разобрать послание у Михаила Петровича ушло не больше минуты.

   - Это что, шутка такая, Иван Алексеевич? - едва закончив читать, спросил Урицкий.

   - Да какая уж тут шутка! - вяло отмахнулся Савенков. - Горелов человек серьезный, служил на границе с Халифатом, и с чувством юмора у него плохо.

   - Ну, может пьян-с был, - нервно хихикнул Урицкий. - Или морфием балуется...

   Спина под мундиром как-то нехорошо стала намокать. Пусть умом Михаил Петрович не блистал, зато потенциальные неприятности чуял за версту.

   - Ага, это Горелов-то, - Савенков закатил глаза. - Да он капли в рот не берет, уж с кем только на почве этого отношения себе не перепортил! Вот и сидит в земских врачах, а по уму пора отделением заведовать! Упрям он, честен и неглуп. Так что, Михаил Петрович, не шутка это и не розыгрыш. Что делать-то будем?

   Урицкий нашарил рукой один из расставленных вокруг стола для совещаний стульев и грузно рухну на него. Ножки у несчастной мебели протестующе заскрипели, но выдержали.

   - Срочно сообщение генерал-губернатору и в главную губернскую больницу... - Урицкий оттянул вдруг ставший чудовищно тесным воротник. - И пошлю-ка я депешу Матвееву в гарнизон. Если уж этот ваш Горелов так заслуживает доверия, сами понимаете - надо делать, как он пишет!

   В наступившей тишине порыв ветра громко шлепнул в окно горстью мокрого снега.

   Вечер, как говаривал один персонаж нежно любимого женой Михаила Петровича столичного спектакля, переставал быть томным.

   "Граф Андропов" вынырнул из ватного одеяла туч и по стеклу сбежали холодные струйки влаги, оставляя на иллюминаторе карты фантастических рек, исчезнувших спустя несколько мгновений. Отшвартовавшееся пару часов назад от причальной мачты Пулковского воздушного порта судно спешно приближалось к месту назначения.

   Идя на небольшой высоте в погоду получше нынешней, "Андропов" неизменно привлекал бы внимание населения всех попадающихся по пути населенных пунктов Олонецкой губернии младше пятнадцати лет, ибо относился к числу новейших моделей дирижаблей, что начали выходить из эллингов архангельских воздуховерфей не больше года назад. Жесткий сигарообразный баллон "Андропова" имел в длину сто двадцать метров. Под ним крепилась бронированная гондола с двумя скорострельными трехдюймовками на носу и корме. Еще одна сдвоенная скорострелка, невидимая с земли, обшаривала стволами небо с хребта баллона. От гондолы отходило два пилона с закрепленными в них легкими самолетами "стриж". В движение дирижабль приводили три рубящих винтами промозглый мартовский воздух орденских мотора. Одновременно и без особой тесноты на борту "Графа Андропова" могло разместиться до пятидесяти персон.

   Однако сейчас эта удивительная машина, помимо восьми человек экипажа, несла всего двух пассажиров, с комфортом расположившихся за обеденным столом в салоне нижней палубы гондолы.

   Первый, начинающий грузнеть, но не расплывшийся еще мужчина лет сорока пяти имел примечательную лысину, биллиардным шаром сверкающую под потолочными светильниками. В противовес зеркально гладкой макушке, лицо его украшали пышные рыжеватые усы со скобелевскими бакенбардами. Нос картошкой и позолоченные квадратные очки придавали бы их обладателю добродушный вид, если бы не тяжелый гладко выбритый подбородок с жесткими складками в углах губ. Да и взгляд за стеклами очков скрывался цепкий и внимательный к деталям.

   Второму пассажиру, расположившемуся в кресле напротив, едва перевалило за двадцать пять. В движениях его проскальзывала та легкость и скупость, что присуща профессионалам рукопашного боя. Серьезное впечатление, впрочем, портило совсем мальчишечье безусое лицо и не поддающиеся ни парикмахерам, ни бриолину залихватские вихры русых волос. И все же большинство знакомых молодому человеку столичных дам находили его внешность вполне очаровательной.

   Оба пассажира носили плотной вязки свитера с кожаными нашлепками на локтях и плечах, входящие в обмундирование офицеров воздушного флота, и шерстяные брюки, заправленные в тяжелые армейские ботинки. На поясе молодого висела кобура, из которой торчала увесистая рукоять револьвера. На плечах красовались нашивки поручика. Старший пассажир знаков различия не носил, оружия при себе не имел, однако методично орудовал ершиком в чубуке закордонной вересковой трубки. К столу с его стороны прислонилась лакированная трость, перехваченная по шафту армаферритовыми кольцами, со стальным набалдашником в форме волчьей головы.

   - Вот она, Ерофей Алексеевич, показалась! - молодой человек подался к иллюминатору.

   - Что ты какой неспокойный-то, Максим! - Ерофей Алексеевич опустил чубук и ершик в стоящую на столе пепельницу. - Неужели думал, что целое село вдруг куда-то денется?

   Он поднял заглушку с амбюшура переговорной трубы, медной змеей выныривающей из-под стола.

   - А ну-ка, голубчик, дай-ка нам круг над этим захолустьем.

   - Будет сделано, Ерофей Алексеевич, - отозвался из рубки старпом Трофимов.