Самарканд

— Боюсь, что да. Я вот думаю, а не воспламеняется ли воображение наших современников от одного только соседства с этой стариной? Не забывайте и о погребенном под песком городе. В течение веков столько детей провалилось в его расщелины, столько странных звуков доносилось оттуда, из чрева земли! Так родилась самая знаменитая легенда о Самарканде, сыгравшая немалую роль в рождении тайны, окутывающей название города.

Я с интересом слушал его.

— Говорят, один из правителей Самарканда пожелал реализовать мечту любого смертного: избежать смерти. Будучи убежден, что смерть сходит с небес, и желая сделать так, чтобы она никогда за ним не явилась, он выстроил для себя дворец под землей — огромный, из железа. Все подступы к нему были закрыты. Сказочно богатый, он приказал изготовить для себя искусственное солнце, которое вставало по утрам, заходило вечерами, согревая его и помогая считать дни. Увы! Бог смерти обманул бдительного монарха и проник во дворец, желая непременно выполнить свою задачу. Ему требовалось доказать всем живым, что никому не дано избегнуть смерти, каковы бы ни были его могущество и богатство, проворство или спесь. Так Самарканд стал символом неотвратимой встречи человека со своей судьбой.

Куда отправиться после Самарканда? Для меня этот город был конечной точкой в изучении Востока, местом, в котором сошлись все чудеса, овеянном бездонной ностальгией. Покидая его, я решил вернуться домой, в Аннаполис, и провести там несколько спокойных лет, отдохнуть от путешествий. После чего можно было вновь пуститься блуждать по свету. Но сперва я задумал нечто невероятное: вернуться в Персию, забрать Ширин и рукопись Хайяма, а затем вместе затеряться в тех краях, где до нас никому бы не было дела, в какой-нибудь метрополии — Париже, Вене или Нью-Йорке. Жить с Ширин на Западе в ритме Востока — это ли не рай?

На обратном пути я пребывал постоянно в одиночестве и думал только о том, как уговорить Ширин, предвидя ее реакцию. «Уехать, — скажет она устало, — неужто с тебя не довольно быть счастливым?» И все же я не терял надежду сломить ее сопротивление.

Когда кабриолет, нанятый на берегу Каспийского моря, высадил меня в Зарганде перед закрытой дверью моего домика, там уже стоял автомобиль марки «Джевел-40» со звездно-полосатым флажком на капоте. Из него вышел шофер и поинтересовался моим именем. «Уж не дожидается ли он меня здесь с самого моего отъезда?» — мелькнуло у меня. Он сказал, что караулит меня с утра.

— Хозяин просил дождаться вас.

— Но я мог вернуться через месяц, через год, а может, совсем не вернуться.

Мое изумление нисколько его не смутило.

— Но вы же здесь! — воскликнул он и протянул мне записку от Чарлза В. Рассела, полномочного посла США.

Дорогой г-н Лесаж!

Вы окажете мне большую честь, если навестите меня сегодня в четыре часа пополудни в миссии. Речь идет об одном важном и срочном деле. Мой шофер в вашем распоряжении.

XLIV

В миссии меня дожидались двое, было видно, что они исходят нетерпением: Рассел в сером костюме, муаровом галстуке-бабочке и с усами, как у Теодора Рузвельта, разве что более тщательно подстриженными, и Фазель в своей неизменной белой тунике, черной накидке и голубом тюрбане. Первым заговорил дипломат на правильном, хотя и не совсем уверенном французском.

— Наше сегодняшнее заседание — из разряда тех, которые меняют ход истории. В нашем лице встречаются, презрев расстояния и различия, две нации: Соединенные Штаты, молодая нация с уже довольно старой демократией, и Персия, древняя страна, существующая не одно тысячелетие, с совсем молодой демократией.

Налет тайны, торжественность были в этих словах. Бросив взгляд на Фазеля, чтобы удостовериться, что сказанное не противоречит его взглядам, он продолжал:

— Несколько дней назад я побывал в качестве приглашенного в демократическом клубе Тегерана и выразил аудитории глубокую симпатию, которую питаю к конституционной революции. Это чувство разделяют и президент Тафт[79], и г-н Кнокс, государственный секретарь. Последний, кстати, в курсе нашего заседания и ждет от меня сообщения о результатах встречи. — Тут он передал слово Фазелю.

— Помнишь ли ты тот день, когда убеждал меня не сопротивляться царским войскам? — начал он.

— Нелегкая это была задача!

— Я никогда на тебя за это не обижался, ты исполнял свой долг и в каком-то смысле был прав. Однако то, чего я опасался, подтвердилось, русские так и не ушли из Тебриза, тамошнее население ежедневно подвергается унижениям, казаки срывают с женщин чадру на улицах, «сыновей Адама» при малейшем подозрении упекают за решетку.