Самарская вольница

— Должно, у себя в горнице спит, — усмехнулся пожилой стрелец, повидавший за свою долгую службу многих уже воевод — менялись они на Самаре едва ли не с каждым таянием вешнего снега, и все схожи между собой, давят горожан и посадских налогами и взятками себе в корысть немалую…

Сотник Юрко Порецкий, обойдя приказную избу, торкнулся было к воеводе Алфимову, да у двери стоял нерушимо Афонька, с подсвечником в руке, полураздетый, бородищу нагло выставил, и зеленые глаза не по чину наглые, словно холоп был не ниже боярского рода.

— По всякому дурному бабаханью негоже воеводу с постели вздымать! Велел он, чтоб городничий и дьяк сыск учинили да кнутом в губной избе отпотчевали пьяного баламута! — И бережливо потрогал пальцами отчего-то вспухшую нижнюю губу.

«Сам, должно, пьяной рожей во что-то ткнулся!» — со злостью подумал сотник, но препираться с холопом не стал — и в самом деле, не кочевники же к городу прихлынули! — повернулся и пошел прочь от воеводского крыльца. Встретив конный разъезд с десятником Янкой Сукиным, велел обшарить весь город, дознаться, с какого подворья бабахнули.

Причина нечаянного сполоха объявилась довольно скоро: навстречу сотнику Порецкому и подоспевшему к приказной избе Циттелю, с пищалью, в окружении стрельцов вышел пушкарь Ивашка Чуносов. Пушкарь шел, волоча приклад пищали по земле, будто пьяный, шатаясь на толстых кривых ногах. Облик Ивашки напоминал огромного неуклюжего медведя, вставшего на задние лапы перед вожаком-скоморохом.

— Ивашка, ты сполошил город? — подступил к пушкарю сотник Порецкий, колобком подкатываясь к огромному Чуносову. — По пьяному беспутству? Бит будешь в губной избе батогами…

Ивашка левой рукой через шапку бережно потрогал голову, словно удивляясь, что она у него еще держится, не развалилась, обвел взглядом стрельцов, рейтар, немногих набежавших к приказной избе горожан, со стоном покачиваясь, наконец-то выговорил, дрожа голосом, будто его трепала холодная лихорадка:

— Худо, братцы!.. Ой, худо стряслось! Убийство в городе… Женку убили…

— Где убивство? — всполошился Юрко Порецкий.

— Кого порешили? Какую женку?

— Ты, што ли, кого прибил по пьяни?

— Да говори толком, медведь глушеный! — затормошил пушкаря Порецкий, вцепившись руками в распахнутый кафтан и пытаясь встряхнуть пушкаря.

— Воистину глушеный я, братцы… Да отцепись ты, сотник!.. Уже уснул было, а… а потом по малой надобности потянуло в угол подворья, где нужник… И вдруг почудилось — женка сотника Хомутова Анница заголосила… и тут же смолкла! Оторопел я — ну как причудилось, а я в избу полезу, баб до смерти перепугаю! Ан нет, сызнова в избе крик… кричала кому-то: «Уйди вон, клятый!» Окно из горницы на подворье почему-то оказалось раскрытым, свечка не зажжена…

Юрка Порецкого бросило в жар! Он присунулся к пушкарю, подсознательно надеясь уловить запах хмельного. Чуносов понял сотника, не сразу сообразил, где купола темного в ночи собора, отыскал их взглядом и перекрестился, перехватив пищаль в левую руку.

— Истинный крест кладу, братцы, так и закричала Анница: «Уйди вон, клятый!»

— Ну-у, говори же! Не тяни из нас жилы!

— Сказывай, что далее было! Кто влез к Хомутовым? — затормошили пушкаря взбудораженные стрельцы, дергая за кафтан.

— Смекнул я, братцы, что тати влезли на подворье сотника, скарб загребают, а кто-то Аннице норовит рот рукой зажать, чтоб не сполошила соседей! — пояснил пушкарь, обращаясь теперь только к сотнику Порецкому — немец Циттель для него был не указ. — Метнулся в свою избу, пищаль ухватил да и к Хомутовым! А от Мишкиного к рыльца кто-то в темном кафтане бесом скакнул — да за угол! Я в угон, а тать сиганул поверх забора, аккурат там, где у Мишки амбарчик сложен. Когда тот лиходей был на заборе, я и пальнул в него!

— Убил? — живо спросил сотник Порецкий, готовый бежать к тому месту. — Чья же то женка была? Нищебродка какая-нибудь?

— Видит Бог, братцы, не смазал я, потому как тать взвыл от боли! И тяжким кулем упал на ту сторону, в канаву.

— Узрел, кто это был?

— Неужто женки в татьбу ударились, а?

Пушкарь снова перекрестился дрожащей рукой, ойкнул, едва качнул головой, отметая сыпавшиеся на него вопросы. Пояснил:

— Изловил бы я душегуба, братцы! Воистину изловил бы! Сподручно козе с медведем плясать, да несподручно бороться. Так и у меня вышло, потому как тому бесу еще и черт помогал! Только я подскочил к забору на ту сторону перекинуться, а из-за угла амбарчика кто-то мне наперехват! Да не с пустыми руками, а с ослопом! Увернулся я, двинул того черта бородатого по зубам. Но дюж чертяка оказался, на ногах устоял и ослопом ахнул меня по голове… Так и завалился я под амбарчик… Очнулся, подобрал пищаль… да в избу к Хомутовым, баб успокоить… — Пушкарь захлебнулся воздухом, широко хватив его ртом.

— Ну-у же, говори! — Порецкий даже кулаком сунул пушкарю в живот, поторапливая. — Кого Анница назвала?