Самарская вольница

— И долго ли вы ждали государева великого слова? — уточнил Михаил Хомутов. Почувствовав на себе взгляд, он покосился на красный угол, где под образами восседал Алфимов, разопревший в дорогом кафтане синего бархата, — любимый кафтан воеводы, он в нем выходил только в собор да в приказную избу по важнейшим делам. Воевода поспешно перевел глаза на пятидесятника Хомуцкого. Михаил с неприязнью подумал: «Ишь, зыркает бирюком голодным! Не все хватай, воевода, что мимо плывет, можно и в капкан рылом всунуться!»

— Не так и долго, — пояснил Аникей Хомуцкий, сморщил лоб, густые брови сошлись к переносью. — Думается мне, у великого государя указ был уже готов, потому как зачитали казакам их вины и объявили, что по такому рассмотрению прибывших станицею казаков помиловать, вместо смерти велено даровать им всем живот и послать в Астрахань к воеводе Прозоровскому стрельцами в службу. И тех казаков, которых вы, сотники, взяли в плен на Кулалинском острове, тако же всех помиловали от смерти и сослали в Колмогоры в стрелецкую службу!

— Вона-а как! — неожиданно воскликнул сотник Михаил Пастухов, и на его смуглом лице мелькнула гримаса, будто от короткой, но нестерпимой боли в сердце. — Вышло-то прескверно как! Астраханский воевода показал свою волчью пасть — показнил столько казаков своей волей, превысив кару, каковой наказал казаков сам великий государь и царь Алексей Михайлович! Вот так милосердный воевода сказался в Астрахани…

При словах «милосердный воевода» у Аникея Хомуцкого темные глаза, показалось Михаилу Хомутову, даже побелели от вспыхнувшей в них ярости. Пятидесятник хотел было что-то сказать злое, но воевода перебил его, подняв на маэра Циттеля пытливый взгляд, — маэр поджал тонкие губы и, поигрывая пальцами на эфесе длинной шпаги, уставился в лицо Хомуцкому, будто не верил ни одному его слову. Иван Назарович многозначительно поскреб ногтем горбинку носа.

— Помиловав выборную станицу, великий государь, стало быть, простил и вора Стеньку Разина? — спросил он таким тоном, что не понять было, утверждает ли он высказанное, или сомневается. — И, стало быть, бояре не пошлют московских стрельцов разорять разбойный Кагальницкий городок? — И сам себе ответил теми словами, которые томили его душу вот уже всю зиму. — Ну, и быть большой беде, потому как до лета воровской клоповник изрядно разбухнет разбойной силой… И ты, Аника, сопровождал помилованных казаков до Астрахани? — Иван Назарович снова повернул лобастую голову к Хомуцкому.

— Спроводил, да не совсем… Вышли мы из Москвы без промедления, шли по саратовской дороге. И прошли город Пензу, а затем, будучи уже за рекою Медведицею в пяти или шести верстах, негаданно встретились с московскими стрелецкими полками, кои шли к себе домой из Астрахани за своей ненадобностью больше в тех краях. Довелось нам пристать к стану стрельцов для обеда, перекинулись недолгим разговором. От стрельцов и оповестились мы, что Стенька Разин, не сдав бывшие при нем двадцать пушек и прочее оружие, ушел на Дон и теперь там обретается…

Аникей Хомуцкий вдруг умолк, всунул в бороду пальцы, потеребил ее, как бы в раздумии, все ли говорить при воеводе, а может, что и в себе затаить от греха подальше. Но после недолгого молчания решился и повел неторопливый, но напряженный для него рассказ далее, и только пальцы попеременно сжимались в тугие кулаки и медленно разжимались…

— Поднялись московские стрельцы и пошагали своей дорогой, и мы расселись по подводам, каждый при своем поднадзорном с немудреным скарбом и харчами… А как стало темнеть и впереди объявилось какое-то сельцо альбо деревня, где я кумекал ночлег попросить, и случилось такое… чего мне и в голову прийти не могло! Атаман Лазарка Тимофеев нечаянным ударом локтем в подбородок опрокинул меня на подводу, выхватил ружье и ствол в грудь упер, грозясь стрельнуть, ежели я надумаю махать руками. По крикам на иных подводах уразумел я, что и стрельцы тако же изменным умыслом обезоружены:

— Фу-у, какой большой рот разевайт! — пренебрежительно фыркнул маэр Циттель и скривил тонкие губы в презрении. — Какой шлехт зольдатен, зер шлехт![102] Палкам бить по… спинам крепко надам!

Аникей Хомуцкий, быть может, и сам в душе сознавая, что допустил тогда изрядную беспечность, с трудом стерпел укол маэра и продолжил так же неспешно, будто маэр и не встревал со своей злоехидной репликой: