Сами по себе

В который раз он вспоминал, — пытался вспомнить, но воображения не хватало, — маринину расплывчатую внешность. Рассыпающиеся на ходу непрочные фрагменты ее облика приходили ему на ум: глубокий зрачок в тени ресниц, виновато наклоненная голова, неловкий шаг, рука, рассеянно упирающаяся в поясницу. Разрозненные черты выскальзывали из его памяти тем быстрее, чем сильнее, отчаяннее пытался он их удерживать. Но каждый раз, когда он вдруг, — хотя бы и на мгновение, — видел ее, — хотя бы тень ее, абрис, нежный изгиб воротника, обнимающего покатое плечо, — он чувствовал, что утомительная тревога пропадает, и по телу разом, как впрыснутый в кровь медикамент, распространяется упоительная эйфорическая волна. Спустя короткое мгновение картинка с издевательской неторопливостью исчезала, как диапозитив на экране, когда лампочка в проекторе перегорает, и его снова охватывало отчаяние, повторяющееся настойчивое напоминание о том, что Марина никогда по-настоящему принадлежать ему не будет. От этой мысли, главной, отчетливой, в отличие от всех остальных переживаний, как наглядное пособие по гражданской обороне, ему становилось временами так отвратительно плохо, что хотелось немедленно покончить с собой, причем не просто так, застрелиться или повеситься, а каким-нибудь особенным, замысловатым способом, например, харакири себе ножницами сделать, ртути наглотаться из градусников или перочинным ножом сонную артерию себе перерезать. Он ненавидел себя в эти секунды, он казался себе отталкивающим уродом, безмозглым, никчемным, случайно и наспех слепленным гомункулусом, плотоядным приматом. Потом и эта, главная мысль, тоже мало-помалу проходила, пропадала где-то в коре головного мозга, в неразборчивой перекличке слабых сигналов, и ему начинало казаться, что ничего, что цыплят по осени считают, что все еще впереди и что жизнь можно, вообще, всегда по-своему повернуть, стоит только взяться как следует. Что когда-нибудь, — сто, двести, тысячу лет спустя, неважно когда, когда-нибудь потом, — он сможет осторожно, затаив дыхание, прикоснуться ладонью к подростково-продолговатому ослепительному обводу ее предплечья и дружелюбное, доверчивое, податливое тепло будет ему неожиданным ответом.

Его телохранитель сосредоточенно склонился над игровым автоматом. Он почти не шевелился, только время от времени подчеркнуто резко постукивал по светящимся кнопкам, на что автомат отвечал иногда мелодичным механическим мурлыканием. Проститутка испарилась. Второй телохранитель тоже куда-то исчез. Макушка бармена виднелась над краем стойки, — он смотрел свой боксерский матч.

Столик Харина находился от Темы слева, в противоположном углу. Тема примерился: вскочить… Нет, сначала пистолет достать, встать, развернуться и застрелить Харина. На расстоянии пяти метров из хорошего боевого оружия трудно промахнуться. (Эту фразу Тема вычитал накануне в потрепанном спортивном журнале, оставшемся у Антона на антресолях еще от предыдущих хозяев квартиры). И через кухню бегом во двор. Где второй, интересно? — подумал Тема про телохранителя. — Где он шатается? Неплохо было бы его тоже укокошить.

Тема приготовился. Приготовиться было просто: он сунул руку во внутренний карман куртки, обхватил холодную и сразу же сделавшуюся влажной рукоятку пистолета, снял пистолет с предохранителя, предусмотрительно освободил его от складок одежды и замер. Негромко играла музыка, игральный автомат в очередной раз уютно прожурчал свою победную песенку, комментатор что-то хлопотливо лопотал по телевизору время от времени подбадривая самого себя неразборчивыми восторженными восклицаниями. Икроножные мышцы заныли от напряжения. Нужно было вставать и стрелять.

Тема приподнялся еще на полтора сантиметра.

В это время двери торжественно загремели и в кафе, весело толкаясь, вошли, — или, вернее сказать, ввалились — пятеро крупных коротко стриженых молодых парней в кожаных куртках со спортивными сумками. Они жизнерадостно поздоровались с Хариным и телохранителем и, поглядывая на часы, расселись за столиками возле эстрады.

— Много выиграл, Петро? — спросил один из них телохранителя. Телохранитель на ответил.

— Да у Санька здесь все автоматы заряжены, — сказал другой и коротко невыразительно хохотнул. — Верно, Санек? — он подошел поближе к бару и облокотился на стойку. — Ну что? Кто кого барабанит?

— Колумбиец, — сказал бармен, не оборачиваясь. — Колумбиец мексиканца терроризирует. Грамотно, между прочим, долбит, — добавил он после паузы.

— Звери, — сказал бандит равнодушно и отвернулся. Он был в синей спортивной куртке с белыми полосками на рукавах. — А где Дырявый?

Никто не ответил.

Не прошло и полутора минут, как стекла в дверях снова звонко задрожали: в кафе толпой вошли еще восемь человек, все молодые мужчины, тоже в кожаных куртках и плащах, тоже коротко стриженые, но без сумок. Они оккупировали два крайних столика, один из них сел напротив Харина.

— Здорово, батя.

— Здорово, коли не шутишь.

В кафе стало тихо.

— Сань, закрой заведение на минутку, — попросил Харин негромко. — Перерыв.