Самодержавие и конституция

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ВТОРОЙ ДУМЫ

О председателе Думы Ф. А. Головине некоторые депутаты высказывались так: «Закрученные к верху усы, высокий крахмальный воротник, картавый голос производили при первом знакомстве немного комическое впечатление. Предубеждение из‐за внешности, конечно, разлетается при более близком общении, как оно разлеталось у тех, кто, например, имел дело с Кокошкиным, который по внешнему виду на Головина походил. Но у Головина не было ни умственного блеска Кокошкина, ни его дара слова и мысли. Он никому не импонировал, и с ним не стеснялись». Служивший в думской канцелярии Г. А. Алексеев не испытывал симпатии к председателю: «С грустью в сердце приходится констатировать, что во главе Государственной думы стоит очень и очень плохой председатель». У Головина не было ни опыта, ни теоретических знаний. Он часто терялся на председательском кресле. «Вместо того чтобы руководить прениями и по выяснении вопроса ставить его в ясной форме на баллотировку, он то и дело вносит свои собственные предложения и, не слыша на них возражений, без всякой баллотировки объявляет их принятыми». В канцелярии были недовольны легкомыслием Головина, который «улетучивался», как только завершались пленарные заседания. Он предпочитал проводить свободное время со своей знакомой А. В. Скуридиной. Более того, Головин и не думал отвечать на письма Столыпину. За него это делал Н. Н. Щепкин: «Да вы напишите там что-нибудь, а я подпишу». Не случайно за креслом Головина постоянно сидел фактический руководитель канцелярии Думы Я. В. Глинка, который должен был периодически приходить на помощь председателю.

Вторая Дума раздражала даже кадетов. Депутат из их фракции, философ и богослов С. Н. Булгаков писал супруге: «У меня внутренне все больше складывается убеждение, что эта Дума не только не работоспособна, но и неспособна даже дать работать другим». Булгаков полагал, что «не знал в мире места с более нездоровой атмосферой, нежели общий зал и кулуары Государственной думы». По его мнению, депутаты слишком уж не подходили для той роли, которую сами себе определили: «Это уличная рвань, которая клички позорной не заслуживает. Возьмите с улицы первых попавшихся встречных, присоедините к ним горсть бессильных, но благомыслящих людей, внушите им, что они спасители России, к каждому слову их, немедленно становящемуся предметом общего достояния, прислушивается вся Россия, и вы получите Вторую Государственную думу». Спустя некоторое время другой депутат-кадет Н. Н. Кутлер признавался Булгакову, что ежедневно просыпался с мыслью о сложении депутатских полномочий: работа в Таврическом дворце приводила его в уныние. Депутат А. А. Кизеветтер не сомневался, что столь беспомощная Дума должна быть в скором времени распущена. И депутаты Первой Думы недолюбливали Вторую. Признанный «патриарх» партии кадетов И. И. Петрункевич писал: «Вторая Дума не возбуждает особых симпатий. Москва и Петербург дали талантливых и способных депутатов, провинция послала, за немногими исключениями, и малокультурных, и неспособных выполнить выпавшую на их долю задачу».