Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского

Сама инфраструктура Парижа, его улицы и особенно санитария, точнее, ее отсутствие, русских однозначно поражала. «Город неправилен, некрасив и нечист, как все старинные города, построенные мало-помалу, без определенного плана», – писал Строев[787]. Именно грязь возмущала наших соотечественников прежде всего (а в России в это самое время император Николай приказывал надраивать центр города): «Улицы невыразимо грязны. Кухарки считают улицу публичною лоханью и выливают на нее помои, выбрасывают сор, кухонные остатки, и пр. Честные люди пробиваются по заваленным тротуарам, как умеют»[788].

По словам Строева, «первые впечатления Парижа не только странны, но даже неприятны. На грязных, безтротуарных улицах теснится неопрятный народ в синих запачканных блузах, в нечищенных сапогах, в измятых шляпах, с небритыми бородами…»[789] Эту же неустроенность отмечал и князь Вяземский: «Между тем тут есть вонь, улицы… как трактирный нужник, и много шатающейся гадости в грязных блузках…» Вообще, как верно подметил Строев, «с первого взгляда видишь, что Париж город людей небогатых»[790].

Не увидели наши соотечественники и пресловутой французской галантности. Горожане показались россиянам невежливыми и неучтивыми: «Эта неучтивость (на улицах) дошла теперь до того, что все толкаются, и никто не думает извиниться», – отмечал Строев[791]. Возмущается этим и князь Вяземский: «Толкаются, ходят по ногам, только что не по голове, и заботы нет. Если вы услышите: excusez, то знайте, что это иностранец»[792].

Но вот что понравилось нашим путешественникам, так это возможность курить на улицах! Ведь на родине, в России, Николай I, не куривший сам и не выносивший курильщиков, запрещал курить на улицах столицы. Как писал Строев, «франты курят на улицах сигары и пускают дым под дамские шляпки»[793]. Вяземский вообще возможность курить на улицах называл «одной из главных вольностей здешней конституционной жизни». Вторая вольность – возможность справить нужду, где придется! Хотя в целом, по мнению Петра Андреевича, «как и везде здесь, и гораздо более запретительных мер, нежели у нас: тут не ходи, здесь не езди, и проч.»[794].

От чего все были без ума, так это от французской гастрономии. Гурман Вяземский писал: «Вообще здесь царство объядения. На каждом шагу хотелось бы что-нибудь съесть. Эти лавки, где продаются фрукты, рыба, орошаемая ежеминутно чистою водою, бьющею из маленьких фонтанов, вся эта поэзия материальности удивительно привлекательна»[795].

Ему вторит Строев: «Войдя в кафе, чувствуешь уже охоту полакомиться, пообедать. Только семейные люди обедают дома, а холостые всегда в кафе»[796].

Погодина и Строева поразил кипучий и бурлящий ритм многообразной парижской жизни. «Время течет здесь как вода, как деньги; не успеешь оглянуться, как уже нет дня, недели»[797], – делится впечатлениями Погодин. «День проходит в Париже незаметно»[798], – вторит ему Строев. «В Париже – жизнь легка, не давит своею медленностью; часы бегут с быстротою молнии, и человек приближается к могиле неприметно, по ровному скату, вовсе не замечая шагов своих. В Париже нет часов, дней и месяцев; вся жизнь – один день, веселый, разнообразный, пролетающий скоро, не отягчающий своим присутствием»[799].

Ритм парижской жизни захватил и князя Вяземского, поначалу его не заметившего. Он сообщал: «Пишу как угорелый. Нет времени собраться с мыслями. Каждое утро здешнее стоустое и сторукое чудовище ревет и машет и призывает в тысячу мест. Как тут успеть, и как голове не кружиться»[800].

Маршруты, места посещения и занятия у всех – одни и те же: парижские кафе, где можно вкусно перекусить и почитать газеты, многочисленные театры, обязательное посещение Палаты депутатов, светских салонов, Сорбонны, где можно послушать и увидеть светских и политических знаменитостей. Как писал Строев, «является непреодолимое желание посмотреть на людей, знакомых нам только по книгам, по газетным известиям и журнальным статьям. Мы редко отделяем литератора от человека, и личное знакомство с знаменитым писателем всегда нам приятно»[801].

Знаменитых людей можно было увидеть в светских салонах и в Палате депутатов, причем это все были, как правило, одни и те же персоны, поскольку в Париже времен Июльской монархии свет и политика являлись категориями взаимосвязанными. В Палате депутатов часто появлялись представители высшего света, а пространство светских салонов вечерами было в том числе территорией политиков. Эту черту очень тонко подметил князь Вяземский: свет и политика – «это два сросшиеся сиамца»[802]. Июльская монархия ввела моду на политику, Палата депутатов стала модным местом, активно посещаемым светским бомондом. Заседание палат Вяземский называл не иначе, как «утренним спектаклем»[803].