Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского

Именно Бургоэну, по его собственным словам, удалось «остановить необдуманную вспышку первого движения»[271], когда Николай был готов организовать вооруженную интервенцию во Францию. В своих воспоминаниях Бургоэн передает разговор с военным министром графом А.И. Чернышевым, явившимся к нему с такими словами: «Его непоколебимые правила не позволяют ему признавать совершившихся фактов. Следственно, решено, что вам пришлют паспорта, потому что всякое сношение с Францией будет прервано»[272]. Бургоэн ответил: «Если дипломатические отношения будут прерваны, я узнаю об этом от министра иностранных дел». Он тотчас же отправился к князю Х.А. Ливену, замещавшему К.В. Нессельроде, находившегося на водах в Карлсбаде, но при первом же известии о революции поспешившего вернуться[273]. Христофор Андреевич встретил Бургоэна весьма благосклонно; дипломат передал ему разговор с Чернышевым, на что Ливен ответил: «Вы совершенно правы… ничто еще не заставляет думать, чтобы император решился на этот разрыв. Вы, конечно, знаете, с какой точки зрения он смотрит на парижские происшествия; что же касается до решения его, оно еще неизвестно, и когда пройдет первая минута, то мы еще надеемся успокоить его»[274]. Бургоэн сообщил Ливену также о том, что будто бы несколько французских судов не впустили в гавань Кронштадта. «Я формально протестую против этого недопущения», – заявил он. В этом, по словам Бургоэна, заключался «важный факт, могущий возбудить воинственный жар французской военной партии, которая теперь очень сильная в Париже». Ливен, стремясь успокоить поверенного в делах, ответил: «Мера эта была принята в первую минуту, но надеюсь, тотчас же будет отменена. Я с моей стороны не одобрил ее, но вы знаете, у нас есть очень деятельная и нетерпеливая партия войны»[275].

Бургоэн попросил у Ливена о личной аудиенции у государя; князь немедленно отправил курьера на Елагин остров, и вечером, в 11 часов, Николай принял Бургоэна, начав разговор мрачным голосом: «Ну что, имеете ли вы какие-нибудь известия от вашего правительства и от господина наместника королевства, потому что вы знаете уже, конечно, что я не признаю никакого другого порядка вещей, кроме законной власти короля»[276]. Когда Бургоэн ответил, что этот вопрос «уже безвозвратно решен Францией» и она будет «защищать всеми силами» новый режим, император встал, начал ходить по комнате и заявил: «Никогда, никогда я не признаю нынешнего порядка вещей во Франции», на что Бургоэн резонно ответил: «Государь, в наше время нельзя произносить слова “никогда”…». Однако Николай повторил: «Никогда! Никогда я не откажусь от своих принципов, потому что с честью торговаться нельзя»[277].

Бургоэн изложил Николаю свое видение развития ситуации: «Положим, я буду приглашен оставить Санкт-Петербург. Уезжая, я отправлю вперед курьера с донесением о моей высылке и о недопущении нашего флага в ваши гавани. Неужели вы думаете, что после этого известия Франция останется спокойной? Конечно, в тот же самый день и ваш посланник будет выслан…» При этом Бургоэн весьма высоко отзывался о деятельности российского посла Поццо ди Борго: «Как по своим личным качествам, так и по могуществу государя, которого он имеет честь представлять, он составляет там средоточие всего дипломатического корпуса. Все европейские сотоварищи его съезжаются к нему на совет…»[278]

Кроме того, Бургоэн подчеркнул, что Франция готова защищать свои интересы: «Ваша прежняя коалиция не испугает нас, и мы постараемся предупредить ее. У нас меньше будет материальных сил, но мы имеем на своей стороне нравственную, разрушительную силу, и мы должны будем броситься в Европу прежде, нежели она успеет приготовиться»[279].

Государь ответил на это: «Я еще не знаю, на что решусь… но нельзя же нам и одобрить все то, что у вас сделалось»[280]. Когда Бургоэн заявил, не думает ли император, что после слов графа Чернышева он должен был уехать, Николай Павлович ответил: «Я должен посоветоваться с союзниками… Граф Орлов объявит это в Вене, а вчера я уже написал к принцу Оранскому. Мы вам не объявим войны, но и не признаем нового порядка вещей у вас до тех пор, покуда не произойдет между нами общего согласия»[281]. При этом Николай добавил, что он никогда не переставал интересоваться судьбами Франции: «Англия, завидуя новому вашему завоеванию в Алжирии, воспользуется вашим затруднительным положением и захочет оспоривать у вас это прекрасное приобретение. Австрия боится только за Италию. Ваша Июльская революция, может быть, усиливает эту боязнь, но вообще все, что с вами случится неприятного, вовсе не печалит ее. Мы же, напротив того, радуемся, когда Франция преуспевает в силе и благоденствии»[282]. Закончил свою речь Николай такими словами: «Мне нет никакой вражды против Франции: это знает Бог; но я ненавижу принципы, которые вводят вас в заблуждение. Вы говорите мне о нападении с моей стороны; но ведь оно может произойти и с вашей»[283].