Самодурка

И тут Петер Харер, несколько ошарашенный откровенной враждебностью, с какой обрушилась на него "тяжелая артиллерия" - Маргарита Болеславовна, решил взять реванш. И начал, как говорится, рубить правду-матку, сохраняя при этом светски-непринужденный тон.

- О, по-моему, Большой сейчас в страшном упадке... - он запнулся лишь на секунду, перехватив Надин взгляд. - Надя, вы должны простить мне эту невольную резкость, но раз здесь все так откровенны... На мой взгляд, Главный балетмейстер занят не творчеством, а сведением счетов, расправляется с неугодными, оголил труппу, в театр никого не пускает Большой просто в вакууме! Это чудо, что мне довелось здесь оказаться, но и то лишь после прямого вмешательства министра...В конце концов, это не важно: каким образом, я здесь и рад этому безмерно! Но как можно не ставить новых современных балетов - и это за десять лет, вы только подумайте: десять! Это же смерть для театра! Мавзолей и только... Классика у вас подмяла под себя все, закабалила сознание...

Он говорил теперь, обращаясь в первую очередь к Наде, потом переводил взгляд на хозяина - на прочих вообще не глядел.

- Вам нужна свежая кровь! Надо распахнуть окна, глотнуть чистого воздуха, впустить ветер - и пусть вас продует как следует, пусть сквозняк все перевернет! Я... как я хотел бы помочь...

- Влить свежую кровь? - неизменно улыбаясь, переспросил солцеволосый друг Георгия - Сергей - с пушистым хвостом за спиной, перетянутым черной резиночкой.

- Вот именно! - горячился Петер.

- Свежий воздух европейской культуры? - вновь уточнил Сережа, не переставая широко и радостно улыбаться.

- Ну конечно! При таком-то наследии, при таких-то традициях оказаться отторгнутыми от единого мирового процесса... это же катастрофа! Хорошо еще, что с недавнего времени хоть кто-то с Запада - пускай не самые сильные труппы, смогли оказаться в России...

- Ой-ей-ей! - схватился за голову Дато.

По-видимому, он был прирожденный актер, потому что перемена, произошедшая в нем, была удивительна: из большого, вальяжного, исполненного достоинства и полноты мужчины он превратился в хитрого сморщенного зверька, который гнусаво хихикал, точно вредный персонаж из мультфильма.

- Бедные, бедные русские! - сокрушался Дато, сопровождая сей процесс театральным хихиканьем.

- Что, я не прав? - Петер побледнел, понимая, что, похоже, переступил ту незаметную грань, перейдя которую можно обидеть и гостеприимных хозяев, и собравшихся за столом, вне зависимости от их национальной принадлежности...

- Вы правы, вы совершенно правы, Петер! - сказал Дато, вновь становясь серьезным. - Только... постарайтесь не воспринимать ни Россию, ни театр, ни всех нас всерьез.

- ???

- Не удивляйтесь, я не шучу. Попытайтесь не подключаться к ней сердцем. Может быть, я не прав... много выпито. Но... если вы раскроете здесь свое сердце, это может перевернуть вашу жизнь, взорвать её изнутри. При том, что произойдет это как бы помимо вашей воли. Россия - это, наверное, самый важный вопрос, который вам задают.

- Кто?

Инна, переводя речь Дато, все больше мрачнела. А когда господин Харер задал свой короткий вопрос, рука его, сжимавшая бокал, дрогнула, и хрусталь слабо звякнул. И в комнате повисла странная дрожащая тишина - точно отзвук испуга, с которым ахнул хрусталь.

Петер не ожидал, что это бесшабашное полу богемное застолье подведет его к тому разговору, который томил его больше иных, - его, которого потянуло сюда, точно магнитом, его, который надеялся, что поездка в Москву поможет по-новому взглянуть на себя самого и понять, кто он и чего стоит...

- Петер, не прикидывайтесь, что не понимаете, - после паузы бросил Дато. - Вся жизнь - это разговор с Богом. Он задает нам вопросы... те ситуации, в которых мы с вами оказываемся, - это только вопросы. А нам на них отвечать. Всей своей жизнью.

Дато обвел глазами притихший стол.