Самодурка

Никого из артистов на верхней сцене уже не было. Петер ждал её, сидя в зале один. Переводчицу он, как видно, тоже отпустил. Похоже, разговор предстоит нелегкий...

Подошла. Села рядом. Заглянула в его потемневшее лицо - он все ещё был сердит на нее.

- Надя, что есть с тобой? Почему ты не репетировать? Ты же хорошо. Ты талант. Ты талант, - как это говорить? - все делать! Ме е е, - тихо шепнул он, кладя руку ей на ладонь, бессильно лежавшую на колене.

- Я... Петер, я не могу! Не могу танцевать Деву.

- Почему? Ты болен?

- Нет. Или да... не знаю. Я не знаю! Может, больна. Ничего не могу с собой поделать. Это внутри, понимаешь? Преграда какая-то... Не пускает. И я не могу через это переступить.

- Но... - он был ошарашен. - Надя, это... как сказать по-русски? Ты это очень женщина! Очень...

- Ты хочешь сказать - это женский каприз? Блажь? Ну, то есть, я поступаю чисто по-женски?

- Да так! Как это... нет переступить? Надо! Ты должен. Давай начать репетировать. Твой выход... одна. Без кордебалет. Только ты одна. Ты и я...

- Петер, миленький, - Надины гуы помимо воли скривились, - ты пойми это не женский каприз! Это очень серьезно. Я сама не знаю, но... такая боль!

Он сразу смягчился - выражение её глаз напугало его. В них была пустота разоренного дома. Выжженное тоской пространство души...

- Ну, хорошо! Сегодня нет. Не будем. Будем завтра. Пойдем, я тебя проводить.

- Нет, не надо. Пожалуйста... - в глазах блеснули слезы. В них была такая мольба и такое отчаяние, что он совсем смешался.

- Я... тебе неприятно? Скажи! Если ты не хотеть, ничего нет у нас. Ты скажи...

- Нет, Петер, нет! - она огляделась и, убедившись что они одни, погладила его по щеке, сникла, прижавшись к плечу.

- Это наверно пройдет, - жарко зашептала в рукав его голубой рубашки, - ты... мне было с тобой хорошо, правда... Очень!

Она запнулась, спазм в горле мешал говорить. Но быстро справилась с собой.

- Петер, ты не думай о плохом, не надо. Все... хорошо. Просто мне очень нужно съездить по одному адресу. Это сейчас для меня самое главное. Съездить одно. Только одной - ты, пожалуйста, меня отпусти. А потом я, может быть... все образуется. Ну, то есть, все будет хорошо. Все наладится, понимаешь? А сейчас я сама не своя - пойми!

- Хорошо. Я ждать тебя. Каждый час. Каждое время... Ты придешь?

- Завтра. Я приду к тебе завтра!

- Надя, я... Скажи, что ты! Как мне помощь для тебя? Я не понимаю.

- Петер, не волнуйся за меня, я в порядке - я знаю!

Она поднялась, Петер тоже поднялся, обнял, поцеловал.

Этот его поцелуй, - такой глубокий и нежный, - все в ней перевернул. Надя на секунду оттаяла, взглянула на него, будто хотела что-то сказать, но только без слов уткнулась ему в плечо - лбом, на миг, на мгновение... и снова заледенела. И чуть не бегом пустилась к выходу с верхней сцены.

Перед нею внезапно - как удар, как мгновенное озарение - возникли темные провалы глаз с красными прожилками на белках. Глаз Рамаза, с ухмылкой глядящего на нее. Она вдруг поняла, что Ларион - там, на Щелковской! Что Рамаз нарочно направил её по ложному следу, чтобы убрать с пути. Это он был за рулем той машины - там, на пустынной улице... Нет, она не видала его воочию - она его просто учуяла. Не тогда и не там - сейчас! Как сейчас угадала и то, что в нем и есть средоточие того ирреального зла, которое намерено стереть её с лица земли. Это зло воплотилось в нем... И она должна это зло победить!

К метро!

Жизнь положила её на лопатки и, усмиряя, вела к постижению своего потаенного смысла. И движение мысли должно было опередить бег! И Надя рвалась сквозь толпу, на ходу поправляя полы платка, которые соскальзывали с плеч и путались на груди. И мысли её заклинивало... и тогда она запечатала их молитвой.

Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную!

Господи, я растерялась! Все горит внутри... Как мне вырваться из этого проклятого круга? Какая... какая же радость жила во мне! Какой легкий веселый полет над миром знала душа! Да, так и кажется, что не жила, а летела, - наивная и доверчивая, - и земля цвела для меня даже зимой... Я жила от весны до весны - я знала, что это светлое состояние духа - как данность! - неизменно во мне. Как утро! Как зелень кустов шиповника, поджидавших у калитки на даче... Эта радость, словно незримый покров, осеняла меня... и что бы со мной ни случилось, что б ни сбивалось с ритма, жизнь обещала: все образуется... и снова ты полетишь над землей, благословенной и чистой! И вот он остыл - этот свет. Угас внутри. Живу как пустая могила, затоптанная ногами. Чьими ногами? Кто это сделал со мной? Муж? Тот ублюдок, пролезший в окно? Доморощенный мафиози Струков... Рамаз... Менты приуральские... Или тот человек в пальто?

Нет, - полыхнуло в сердце огнем, - этосделала ты. Ты сама! И никто, слышишь! - никто в этом не виноват...

Никто не в ответе за то, что душа твоя смялась и скорчилась. Силу не так-то легко подмять! А если такое случилось, то значит настоящей силы в душе и не было... Так - броженье одно. Порхание по поверхности!