Самодурка

— Станочек даю сегодня проще простого, зато на середине отыграюсь — вы у меня попляшете! Василь, не халтурь. Я все вижу… Пожалуйста, фраппе: вперед, в сторону, назад, в сторону, флик-фляк, сели в пятую… два тура и открыли ножку. И все обратно. Это ж для вас все равно что таблица умножения для Альберта Эйнштейна — балую вас, грешница, что детей малых! Так, начали, и-и-и… Миша, не коси подъем на кудепье. После туров приходим точно в пятую. Андрюшенька, дружочек, ты сейчас мне палку сломаешь — эк тебя швыряет! Переборщил, видно, вчера с застольем, — а Рождество, милый, праздник духа, а не желудка. Его сердцем встречать надо. К тому же, мы все-таки народ православный, а из этого следует, что католики празднуют, а у нас самый разгар поста…

Надя автоматически выполняла заданные комбинации и думала о своем. Она уже не сомневалась, что Володя как-то неуловимо переменился: какое-то отчуждение, едва ощутимая раздраженность возникли в нем. А в постели наоборот — давно она не могла припомнить такого порыва!

Да-да, — думала Надя, с ожесточением бросая большие батманы, — его ласки, нервные, взвинченные, доводили его самого до исступления, почти до надрыва… если можно это слово — надрыв — применить к любви… При этом он неотрывно глядел ей в глаза — без смигу — как бы с неким внезапно родившимся изумлением… и она не могла оторваться от этого взгляда. Они вчера любили друг друга глазами, и та сила, которая исходила из глаз, проникала в самую сущность другого, словно пытаясь окутать, опутать и впитать в себя иной сокровенный мир — мир «не я» — подчинить и сделать своим…

Надя почувствовала тогда, что стоит ей отвести взгляд — и её поглотит, раздавит та дикарская сила, которая бунтовала в нем, словно стараясь вырвать её душу из границ женской телесности, изъять, рассмотреть, изучить и… разгрызть, причмокивая от удовольствия! А потом зажмуриться, мурлыча в такт обретенной победе. И зная, что ей грозит, Надя не отводила взгляд она защищалась нежностью, распахнутой ему навстречу улыбкой, — она удерживала его на краю бездны клокочущих в нем желаний, которыми он не мог управлять, которые были ему ещё не подвластны, но загорались в нем, словно прозрачный огонь, светящийся ночью в звериных глазах, — огонь, жаждущий крови…

Этот мужчина, рвущийся порвать условность границ плотской любви, дерзнул зачерпнуть в ней хоть толику духа, ему недоступного, и оттого столь заманчивого и желанного! Его любовь была волхованием, пляской жреца над телом жертвы, заклинанием тайных сил природы, не пускавших его в святая святых. Но жрец был всесилен в телесном своем естестве и бессилен в ином тайном, он позабыл те священные знаки, которые даруют власть над загадкой природы, воплощенной в живой женственности…

… А жертва была хранима.

Да, — улыбнулась про себя Надя, — пожалуй, образ бесноватого языческого жреца тут подходит. Надо это записать, чтоб потом над собой посмеяться… И вообще, пора завести дневник.

— Вышли на середину. Адажио. Встали первые. Санковская, поменяйся с Русовой и встань во вторую линию. Пока в себя не придешь… Не знаю, что там делали с тобой на Урале, но сейчас ты на ногах не стоишь — смотреть страшно! Ну, пожалуйста, начали…

После класса Меньшова поманила Надю.

— Вот что, красавица спящая! Если хочешь танцевать сольную вариацию в «Тенях», — мой тебе совет — ступай к Маше Карелиной. Прямо сейчас. Она только что в коридоре мелькнула: то ли к себе в уборную шла, то ли в буфет… Разыщи ее: мол, так и так — вернулась из поездки, расстроена, что не была на собрании и Главного не смогла поддержать, что всем сердцем ему благодарна за все — наплети за что, это не важно, — скажи, что благоговеешь перед его гением… ну, сама знаешь. Всякую бузину! Расскажи о поездке, поболтай с ней по-женски: то, да се… Переступи! Не маленькая. А иначе сожрут. Маша теперь полная хозяйка балета — она-то и правит бал! А все прихлебалы Бахуса у неё в подчинении. Вроде как на побегушках. Связь её с ним уже как бы полуофициальная, она негласно принята в его семейный клан и это при живой-то жене… Ну, та, впрочем, молодец! От всей этой камарильи держится на расстоянии, всякую шваль к себе близко не подпускает. Не позволяет себе опускаться. Все-таки Люська — балерина с мировым именем единственный настоящий талант среди них. Хотя ей, конечно, не позавидуешь… Ну вот, разболталась я с тобой, Надин, а что в словесах толку? Муторно на душе. А!

Она безнадежно махнула рукой.

— А что за собрание было? — негромко спросила Надя.

— Долго рассказывать. И противно. Девки тебе все живописуют в лицах! Тут у нас за две недели такого понакрутили — по уши в говне — не расхлебать! Плохо все. Очень плохо. Ну иди, иди, что уставилась? Да прихвати из дома дезодорантов побольше, а не то задохнешься от вони…