Самодурка

И она, бросив сумочку, стала показывать. Надя кивала, стараясь сдержать волнение, — ЕЕ, Анна признала ее! Федорова встала в финальную позу, словно точку поставила, и обернулась к Наде.

— Конечно, вы вольны делать по-своему…

— Анна Сергеевна! — задыхаясь, Надя перебила её — от собственной дерзости у неё перехватило дыхание. — А вы… вы не согласились бы репетировать эту роль… со мной?

— Ну… не знаю. Что скажет господин Харер — это его балет.

— Он согласится. Я уверена… Да, он почтет за честь, что вы будете работать вместе с ним! А я… я буду просто счастлива!

Федорова улыбнулась. Кивнула. И, подхватив свою сумочку, скрылась в кулисах.

А на следующий день приказом по театру было объявлено, что Анна Сергеевна Федорова готовит с Санковской партию Беатрисы.

Надя ног под собой не чуяла! Жизнь танцевала… И только три человека не вписывались в круг ликования, который будто высвечивался подле нее… её муж, Георгий и Петер Харер.

Володька дома не появлялся. Или являлся тогда, когда заведомо знал, что она в театре. Он, по-видимому, понимал, что той Нади, с которой он прожил пять лет, больше не существует. Ее нет. И она к нему никогда не вернется. Потому что та Надя, которую он увидал, когда она переступила порог своего дома, вернувшись из загородного пристанища, — это была не его жена. Это была другая женщина. Лучше ли, хуже… он не знал. Но знал одно ему не сладить с ней. При ней ему не с руки будет окидывать мир презрительно прищуренным оком, сознавая ощущение своего явного над ним превосходства… Сила в ней появилась какая-то, которой он раньше не видел, не замечал… А он был мал. Он был жалок. И как получилось так, что теперь, — только взглянув на нее, — он почувствовал себя вдруг дешевкой… нет, на этот вопрос Володя ответа не знал. И знать не хотел! Он думал, что после той жуткой ночи… они сумеют все как-то наладить. Что он эту ночь ей простит, и за это она всегда — всю жизнь будет ему благодарна. Что притулится возле него — такая маленькая, жалкая, сломленная… а он будет её опекать. И иногда напоминать ей о своем снисходительном великодушии. Что будет её в кулаке держать! Но… почему-то ей удалось вывернуться. Вырваться из его благородного кулака. На него глядела не сломленная — на него смотрела свободная женщина. Духом свободная. Которая умела летать. А с такой… нет уж, увольте — себе дороже! Нет, с такой ему жить не с руки. Он уйдет. И так будет удобнее. Он ведь всегда хотел, чтобы жилось удобней… Так он и станет жить. И в жизни у него будет полный порядок. И он будет счастлив, да! Потому что, таких, как он, поискать! А эта… С нею не жить, а мучаться. И она его изведет вконец. А ему нужна нормальная классная баба. Чтоб была без этой чертовой утонченности, которая на хрен никому не нужна, без этой дурацкой зауми… И он найдет такую — уже нашел. Милка… да, он влюблен в нее. Влюблен без памяти! И, приняв это мудрое решение, Володя не без душевной муки, — да, что там! — с кровью принялся выдирать корни из берегов своего былого величия — из дома, который мог бы стать для него всем… но стал лишь местом, породившим в нем желчь, горечь и злобу. Потому что попытки взять высоту с налету, рывком и нахрапом, как правило, кончаются неудачей. А ставка в игре проста: стать собой. И неудачи своей он своей бывшей жене никогда не простит… никогда… потому что он оказался из тех, в чьих ошибках всегда виноваты другие.

А Петер… Надя все больше замечала в нем какую-то сковывающую жесткость, словно он по внезапной прихоти надел женский корсет, и эта давящая, мнущая ребра сила изменила в нем все — даже походку, голос…

Она чувствовала, что эта перемена каким-то образом связана с ней, с её внезапным двухнедельным отсутствием, когда он не знал ни где она, ни что с ней…

На репетициях он был внимателен как и прежде. Но во время случайных встреч в коридоре, в буфете или за кулисами после вечерних спектаклей… Петер отводил взгляд, стараясь сделать вид, что её не заметил.

Ей было жаль, что так получилось… Жаль, что ту ночь, которую они провели, — случайную ночь, — он принял так близко к сердцу. Но поделать с собой ничего не могла — её душой, сердцем, рассудком, — всем её существом владел тот, кто напевал «Ростовское танго» под кровом притихшего дома среди запорошенных елей… Тот, который подарил ей легенду о розе и жизнь… живую, новую… Жизнь, в которой затеплился свет.

Но его, — Георгия, Громы, — нигде не было. Она слышала — то ли он заболел, то ли уехал. О нем не говорили в театре — никого он особо не интересовал. И Надя ждала — терпеливо, с верой, надеждой… ждала, что он появится, наконец. И что у их легенды будет — и есть — основание в жизни земной…

* * *

Накануне премьеры после дневной репетиции в дверь Надиной гримуборной постучали. Теперь у неё была своя собственная гримуборная — положенная ей по рангу премьерши… В углу перед иконой Божьей Матери теплилась рубиновая лампадка. От неё слегка колыхалась тень на стене.