Самое древнее зло

В трактире на почтовой станции, Баэст угостил меня ягодным дрикком. По вкусу напоминал крафтовое пиво на основе фруктов, которое я терпеть не мог. В ответ я угостил Баэста зерновым дрикком.

— Если ты богат, Матвей, то почему путешествуешь не в своём экипаже? — спросил Баэст. Он не оставлял попыток уличить меня в чём-то.

— У меня был фаэтон с двойкой гофратских тягловых. Но с началом войны добровольно передал их армии Химмельблю.

— Вот так поступок, — недоверчиво протянул Баэст. — Но зачем?

— Подумываю о смене гражданства, хочу стать подданным Гувернюра. Поэтому не жалею средств на победу моей будущей родины. Ты же сам говорил, Баэст, что каждый гражданин должен всеми силами приближать день победы.

— За победу! — гаркнул Баэст.

— За поражение! — ответил я. — За поражение всех врагов Химмельблю.

Нам в ответ со всех концов трактира донеслись не особо восторженные возгласы:

— Слава Гувернюру! Триединый с нами! Огненный шар в глотку гофратского жолтана!

Только из далёкого угла, где сидела та женщина, что была с нами в экипаже, послышалось слабое:

«Чтоб вы все провалились, вояки хреновы!»

Попивая из квадратных кружек с неудобными маленькими ручками, мы опёрлись на барную стойку спиной и разглядывали посетителей привокзального трактира.

В основном то были представители среднего класса общества Химмельблю: студенты, торговые представители и беженцы из районов боевых действий. На людях и на обстановке лежал отпечаток войны. О войне говорили, перешёптывались и спорили.

Военного в железных доспехах и с мечом на поясе окружили несколько женщин с детьми. Совали солдату хлеб, деньги и мешочки с табаком. Тот стоически принимал дары, складывая их в заплечный мешок. Мужья женщин ожидали в сторонке, набивая трубки. Ждали, когда женщины отойдут, чтобы начать со служивым степенную беседу о «положении дел на фронтах». Солдат поглядывал то на мужчин, то на выход, планируя поспешное отступление.

На стенах висели патриотические плакаты. Враги Химмельблю были изображены в виде карикатурных чудовищ. Бравые солдаты Гувернюра протыкали копьями свиноподобного представителя Драйденских Земель, а боевые маги, с выражением сурового презрения, метали огнешары в жирного червя с надписью «Номас» на брюхе.

Третья карикатура называлась «Нерешительный Деш-Радж». Некий человек в чалме, изображавший страну, сидел в позе лотоса и самозабвенно нюхал какой-то цветок. Слева от него навис свиноподобный Драйден, справа — червь Номас. Сзади приближался Гофрат недвусмысленно представляющий собой кучку дерьма. Не замечая опасности, раджиец улыбался. Копейщик армии Химмельблю сдерживал чудовищ, чтобы те не кинулись на нерешительного.

Я изнывал от желания сфотографировать плакаты, запечатлеть на их фоне измождённое лицо солдата, который больше устал от жалости женщин, чем от войны. Сфотографировать торговцев с рекламными листовками. Детишки в штанишках до колен, которые играли в войну, угрожая друг другу палками. Химмельские мужчины, все бородатые, как хипстеры, в одинакового пошива камзолах, дымили трубками в углу трактира.

Всё вокруг было потенциально гениальными снимками. Но я не мог достать из багажа камеру, чтобы не вызвать подозрения не только Баэста, но и остальных граждан.

2

Двери трактира постоянно хлопали. Входили новые пассажиры, а предыдущие спешили занять места в обновлённом экипаже. Рядом с нами встал возница:

— Уважаемые кэры, мне очень жаль, но мы задержимся тут на два витка. Нет свободных лошадей. Будем ждать, когда отдохнут ближайшие в очереди.

«Витками» в Химмельблю называли обороты крошечной Зюстерхен вокруг Грювштен. Каждый виток (я замерял по своим часам) равнялся где-то сорока земным минутам. Не велика задержка.

— А мы и не торопимся, не так ли, союзник? — Баэст ожидающе ткнул меня локтем в бок.

— Вовсе нет, ты же знаешь, дружище, меня нигде не ждут.

Мы прикончили дрикк. Я заказал ещё, на этот раз оба зерновые. От ягодного у меня всё слиплось во рту. Насколько я знал, дрикк был единственным алкогольным напитком в Химмельблю, Драйденских Землях, Форвирре и Вейроне. Делился он по возрастанию крепости на травяной, ягодный, зерновой и ягодно-зерновой. Последний — самый крепкий — не превышал нашего портвейна. Словом, выпивохи из голдиварцев были слабые. Баэст захмелел от первой кружки. После половины второй доверительно наклонился ко мне:

— Знаешь, брат, я поначалу подозревал тебя. Мутным ты показался.

— Эт-та, па-а-ачему? — спросил я, притворяясь более пьяным, чем он.

— Да зыркаешь ты.

— Это как?

— Ну, как-то вот так.

Баэст выпучил глаза, потом мнительно прищурил, повёл вправо и влево:

— На всё смотришь, будто украсть хочешь. Или будто впервые видишь.

— Хм.

— Ага. Вот чего ты постоянно на Семилунье поглядываешь? Чего ты там не видел? Тут-то я и заподозрил. Ты или за временем следишь или вычисляешь расстояние. А зачем это простому человеку? Значит — лазутчик, решил я.

— А потом?