Самое красное яблоко

А затем сандеранцы достроили шахты свои и заводы, и небо почернело от дыма. Даже над садом моим зимой порою падал серый снег, словно смешанный с золой и угольной крошкой. В тот год я тайком покинула поместье, и лишь Грайне сопровождала меня. Никого это не обеспокоило – Рэндалл не видел во мне угрозы, когда за его спиною щерились пушками корабли сандеранцев. Да и чего ему было опасаться, если до этого год за годом соглядатаи его докладывали, что живу я почти отшельницей и не заботит меня ничего, кроме сада.

Скрыв лица глубокими капюшонами, мы отправились к берегам Эфендвил. Горько мне было осознавать, что не сбылись чаяния Мортимера, что Рэндалл так бездумно променял свободу Альбрии на корону, привязав к рукам и ногам своим ниточки и вручив управляющий крест Сандерану.

Восточный берег вздымался холмами, и с него прекрасный вид открывался на долину. Помню, как любовалась ею, еще будучи королевой: мягкой зеленью холмов, золотом полей и лиловыми коврами верещатника. Покоем дышали эти земли, убаюканные говорливыми реками, и небо чашей поднималось над ними.

Ныне же ничего не осталось. Уродливые длинные дома стояли там, где раньше спели ячмень и рожь, и серые пятна расплывались под ними, словно все кругом пеплом было укрыто. Из высоких труб валил в небо черный дым, и далеко в стороне высились широкие колодцы. Черная жидкость блестела у их основания.

– Как уродливо, – сквозь зубы выдохнула Грайне, и впервые цвет схлынул с ее лица.

– Мортимер говорил, – тихо припомнила я, – что трудно и опасно добывать земляное масло. И если опасность грозит не только людям, но и земле, то у меня дурные предчувствия.

Сердце мое давно ожесточилось, и потому мало волновали меня что жизни сандеранцев, что невольных их разнорабочих, некогда заклейменных и осужденных. Но рядом звенели реки, которые, сливаясь в мощное русло Эфендвил, несли свои воды к морю, сквозь поля и пастбища, сквозь предместья и столицу.

Вернувшись, я долго молилась Хозяйке Котла, уповая, что в мудрости своей не стала бы она одаривать нашу землю тем, что могло бы ее отравить. Но с тех пор все чаще и чаще снилось мне, как черная жидкость капля за каплей скатывается в русло рек, и вода становится черна, и гибнет все вокруг нее.

Кошмары долго оставались всего лишь кошмарами, тающими с первыми рассветными лучами, но вскоре стало мне не до них. Не с той стороны пришла беда.

Весна в тот год долго скупилась на тепло, и снег лежал до Остары. Резкий ветер с моря гнал и гнал тучи, и те сеяли мелким колючим дождем. Мы поздно смогли прибрать сад и обрезать яблони, и все чудилось мне, что с ними что-то не так, но я понять не могла что же.

К маю, когда солнце лениво растопило последние осевшие сугробы, яблони оделись в кипенно-белые цветы, столь щедро усыпавшие деревья, что казалось – вновь выпало столько снега, что сугробы яблони по макушку укрыли! Прекрасен был белый сад под тихим и ласковым солнцем Бельтайна, но я смотрела на него, и меня не отпускала тревога.

И когда лепестки снегом усеяли дорожки, ни завязи, ни свежих листьев не осталось на черных ветках.

И в те же дни Грайне слегла с неизвестной хворью.

2

Элизабет приехала через десяток дней. Сытые кони тянули комфортный экипаж с малым королевским гербом на дверцах, и несколько вооруженных всадников в синих мундирах под легкими кирасами ехали следом.

Горькая насмешка искривила мои губы: даже ради сада, ради своей гордости, сестра не поступилась ни комфортом, ни здравомыслием. Не могла я не вспоминать, как тревоги и страхи гнали меня через всю страну верхом, заставляя загонять коней и менять их, не запоминая ни масти, ни имен. Как глупо и самонадеянно это было! Но пусть разум и признавал правоту сестры, сердце ее не принимало.

И все же здравомыслие ее уступило гордыне – придворный костюм она так и не сменила. Строгий, из дорогой ткани, с темной вышивкой по темному бархату – он тисками сдавливал ее фигуру, больше похожий на мундир, чем на платье. И алое пятно напротив сердца – стилизованный герб, символ министра.

Элизабет никогда не прельщала серебряная корона: слишком мало власти давала она, пока золотая венчает голову полноправного короля. И потому сестра предпочла кресло министра, место за правым плечом, чтоб прислушивались к ее словам, жадно добивались благосклонности, за равную принимали в интригах – и неизменно проигрывали.

Когда она вышла из экипажа, почудилось мне на мгновение, что кожа ее тускло блестит металлом, словно моя сестра тело сменяла на конструкт, что не знает ни усталости, ни боли, ни жалости. Но нет, это утомление застило мне глаза пеленой, утомление да растущая неприязнь к Элизабет.

Взаимная неприязнь.

Я смотрела, как неторопливо она поднимается по ступеням террасы, и вспоминала детство, когда ничто не стояло меж нами и в играх не было ни победительницы, ни побежденной. Жаль, не вернуть назад прошлое, не переиграть, исправляя ошибки.

– Я и не сомневалась, что даже забота о саде окажется тебе не под силу, – вместо приветствия сказала она.