Самое красное яблоко

В тот момент не было ни страха, ни отчаяния – видать, так громко колотилось сердце, что я не слышала их отравленного шепота. Не было обратного пути, да и возвращаться проигравшей мне претило. И тогда я стянула кольцо, стиснула его во влажной ладони и закрыла глаза. Тьма под веками была куда мягче и светлее лесной темноты.

Трижды я повернулась противосолонь, трижды позвала сестру, поддавшись наитию, и когда почудился мне далекий отзвук, медленно, шаг за шагом, пошла в ту сторону. И ветки больше не цепляли меня, и корни не путались в ногах, словно стала я желанной гостьей и шла не сквозь лес древний и незнакомый, а по родному саду, где дороги все знала наперечет.

Тьма под веками посветлела, распалась на сумерки и тени, на искры и силуэты, словно зрению уже ничто не было помехой. Деревья вздымались к небу тонкими свечами, незримый вихрь подхватывал палые листья и закручивал вокруг меня, и в их шелесте я различала голос, но не могла понять слов. Тонкие изящные фигуры выныривали из сумерек, шли рядом, а потом безмолвно исчезали, одаривая напоследок прикосновениями ласковыми и прохладными, как поцелуи морского ветра.

Что-то подсказывало мне, что глаз лучше не открывать.

Темная фигура выросла передо мной: высокая тень, чернота в темноте, жуткая, подавляющая – и в то же время прекрасная. И рядом с нею – только руку протянуть – сияющий абрис, тонкий и светлый, словно белая свеча в темноте. И то, что вело меня через лес, вело к нему.

Тихий серебристый смешок, мягкие ладони, скользнувшие по волосам, по щеке, легкий запах полевых цветов.

Маргарет.

Я все же открыла глаза.

Две ольхи росли передо мной – старая, со стволом кряжистым и черным, и молодая, тонкая, изящная, невыразимо хрупкая. И пусть лето полыхало в самом своем разгаре, меж нежных листьев покачивались светлые сережки цветов. Молодая ольха тянулась к старой, но ветви ее были еще слишком коротки – немало лет пройдет, прежде чем вырастет она и сплетется в вышине с черной ольхой в вечных объятиях.

Я коснулась ее ствола, и кора была теплой, как кожа, в шелесте листьев мне слышалось утешение, но все это было обманом, самообманом усталого путника. Обессиленно я опустилась к ее корням, обняла тонкий ствол, словно это и была моя сестра, прижалась к нему щекой.

А потом взгляд мой упал на нечто белое, проглядывающее из земли. Нет, я не хотела знать, что это, не хотела видеть, понимая, что ничего мне не принесет удовлетворенное любопытство, кроме боли, но пальцы сами собой коснулись земли, смахнули прелые листья, принялись оглаживать и очищать эти то ли камни, то ли…

Кости.

Тонкие белые кости, на которых росла молодая ольха.

Догадка была столь страшна, что я отказывалась верить в нее. Надо было зажмуриться и заткнуть уши и броситься прочь, и твердить себе, что с Маргарет все в порядке, что Маргарет жива, я же видела ее, говорила с нею!.. Но руки сами раскапывали кости, ногти впивались в землю, расшвыривая в стороны мелкие камни, пока я не увидела тонкий, почерневший от времени браслет. Старый браслет с мелкими колючими гранатами, который Маргарет никогда не снимала.

Теплые ладони легли на плечи.

– Я так не хотела, чтоб ты узнала.

С трудом поднявшись на ноги, я обернулась к ней. Мерцающая Маргарет смотрела на меня виновато и грустно.

– Как же так, Маргарет… – Губы не слушались меня и дрожали, голос трепетал, как крошечное птичье сердечко. – Ты мертва… ты не можешь быть мертва…

Нежными пальцами она коснулась моей щеки, вытерла слезы – я и сама не заметила, что плачу, – и прикосновение было настоящим, таким же, как если бы меня коснулся живой человек, а не призрак.

– Я не мертва, – и все же печаль звучала в ее голосе, – я просто… другая. Прошу, Джанет, не стоит горевать по мне! Это моя судьба и мой выбор, и другого я не желаю.

Ветер стих, и ни шелеста, ни вздоха не было вокруг, под сенью крон звучали только наши голоса. Черная ольха замерла недвижимо, и крупные ее листья не колыхались в сонном оцепенении. Я оглянулась на нее, и внезапная догадка ледяной иглой кольнула сердце.

Черная ольха. Ольховый король.

– Они и тебя обманули… – в обессиленном отчаянии прошептала я.

– Джанет! – Маргарет схватила меня за плечи, развернула к себе, заглядывая в глаза. – Послушай же, что я говорю! Разве ты забыла: я больше не могу лгать, а значит, слова мои правда…

– Или то, что ты сама считаешь за правду!

Маргарет обняла меня, оплела руками, прижалась к груди, и я затихла, чувствуя, как колотится ее сердце.