Самое необходимое

Машина издала вопль, уставившись вниз, на кипящий котел, бывший когда-то зданием муниципалитета, на месиво разбитых машин и автобусов и на ревущий поток реки, лишенной моста. Мотор набрал бешеные обороты, души подвывали страшными голосами, и яркое туманное свечение начало распространяться сзади, окутывая машину.

На один-единственный миг существо-Гонт взглянуло из тающего, плавящегося окошка на Алана, казалось, отмечая его навечно своими красными ромбовидными глазками; рот приоткрылся в завывающем рыке.

Потом «такер» тронулся с места.

Он набрал скорость у подножия склона, и изменения, происходившие с ним, тоже ускорили ход. Машина таяла, переделывая себя на ходу. Крыша ее прогнулась внутрь, сверкающие колпаки превратились в спицы, сами колеса становились выше и одновременно уже. То, что было решеткой радиатора, стало обретать законченную форму — это был черный конь с красными, как у мистера Гонта, глазами. Конь, окутанный яркой молочной дымкой; конь, чьи копыта высекали огонь из мостовой и оставляли глубокие дымящиеся вмятины посреди улицы.

«Талисман» превратился в открытую коляску со сгорбленным карликом, сидящим на высоком сиденье. Ботинки карлика упирались в крыло коляски, а загнутые кверху, как у калифа, носки ботинок, казалось, полыхали огнем.

Но изменения этим не кончились. Когда мерцающая коляска устремилась в нижний конец Мейн-стрит, бока у нее начали разрастаться. Деревянная крыша вылезла из этого разрастающегося, черпающего силы в себе самом савана. Появились окна. Спицы колес окрасились в разные цвета, когда сами колеса — и копыта черного коня — поднялись над мостовой.

«Талисман» превратился в открытую коляску; открытая коляска превратилась в аптекарский фургончик, который мог бы колесить по всей стране сотню лет назад. На боку у него была надпись, и Алану удалось ее разглядеть: CAVEAT EMPTOR.

В пятнадцати футах над землей и все еще продолжая подниматься, фургон пролетел сквозь огонь, бушующий на руинах здания муниципалитета. Копыта черного коня гремели по какой-то невидимой небесной мостовой, по-прежнему высекая голубые и оранжевые искры. Фургон поднялся над Касл-Стрим — мерцающая коробка в небе — и пролетел над полуутопленным мостом, валявшимся в реке, как скелет динозавра.

Потом клубы дыма от пожара на месте здания муниципалитета заволокли Мейн-стрит, а когда дым рассеялся, Лиланд Гонт и его адская повозка исчезли.

18

Алан подвел Полли к патрульной машине, на которой приехали Норрис и Ситон. Норрис все еще сидел в окне, вцепившись в стойки мигалки. Он был слишком слаб, чтобы забраться обратно в машину и не вывалиться при этом из окна.

Алан просунул ладони Норрису под живот (не сказать, что тот был у Норриса, сложенного как каркас туристской палатки, особенно велик) и помог ему спуститься на землю.

— Норрис?

— Что, Алан? — плача, отозвался тот.

— Отныне можешь переодеваться в сортире когда тебе вздумается. Идет?

Норрис, казалось, не слышал.

Алан почувствовал, как кровь сочится в рубашку его помощника.

— Ты сильно ранен?

— Не очень. Не думаю. Но это... — Он обвел рукой весь город со всеми его пожарами и разрушениями. — Это все моя вина. Моя!

— Ты ошибаешься, — сказала Полли.

— Вы не понимаете! — Лицо Норриса перекосило от отчаяния и стыда. — Это я порезал шины Хью! Я его навел!

— Да, — сказала Полли, — наверно, ты. И тебе придется жить с этим. Так же, как я погубила Эйса Меррилла, и мне придется жить с этим! — Она ткнула туда, где католики и баптисты расползались в разные стороны, а несколько полицейских в полуобморочном состоянии стояли молча и даже не думали их преследовать. Некоторые из религиозных воителей брели поодиночке; кто-то — парами. Отец Бригем поддерживал его преподобие Роуза, а Нэн Робертс обнимала за пояс Генри Пейтона. — Но кто навел их, а, Норрис? И Уилму? И Нетти? И всех остальных? Если все это сделал ты, я могу лишь сказать, что тебе пришлось здорово поработать.

Норрис разразился громкими и горестными всхлипываниями.

— Мне так жалко!

— Мне тоже, — тихо сказала Полли. — И у меня сердце болит.

Алан торопливо обнял сначала Норриса, потом Полли, а потом просунул голову в машину Ситона.

— Ну а ты как, старина?

— Чуть живой, — сказал Ситон, который на самом деле выглядел как огурчик — растерянным, но свежим и невредимым. — Но вам, ребята, досталось куда больше моего.

— Пожалуй, нам лучше отвезти Норриса в больницу, Ситон. Если у тебя там хватит места, мы все можем съездить.

— Конечно, Алан! Залезайте! В какую больницу?

— Северный Камберленд, — сказал Алан. — Там лежит один мальчонка, которого я хочу повидать. Мне нужно убедиться, что к нему приехал его отец.

— Алан, я и вправду видел то, что мне померещилось? «Тачка» этого парня... Она что, превратилась в фургон и улетела в небо?

— Я не знаю, Ситон, — сказал Алан. — И скажу тебе со всей откровенностью — даю честное свое слово: и знать не хочу.

Только что подъехавший Генри Пейтон тронул Алана за плечо. Глаза у него были странные. Он был похож на человека, который скоро резко изменит образ жизни или образ мыслей, а возможно, и то, и другое.