Самое родное (рассказы)

— Что за чертовщина? — воскликнул Адеан — Гаси

фонарь.

Они медленно пошли дальше, уже в темноте,

изредка освещая путь электрическим фонариком.

— Вот опять... Смотри, вот она... Стой! —

прошептал Володя.

Товарищи остановились. Размеренно, со звоном

падала на камень вода. В этом месте пол пещеры был

темный и влажный. Друзья опустились на колени.

Светящаяся игла теперь не убегала от них, она

лежала на одном месте и искрилась серовато-голубым

светом.

— Лопатку, — прошептал Володя и ладонью

погладил светящийся луч.

Маленькой лопаточкой, напоминающей аптечный

шпадель, Володя осторожно снял верхний слой

земли. Алан небольшой щеточкой бережно сметал землю

со светящейся иглы. Увлеченные работой, они не

заметили, как в могильнике поредел мрак, поблек свет

фонаря и наступило утро. Наконец, они вытащили

металлический шлем причудливой формы. Голубая

игла, которая светила им в темноте, оказалась

блестящим камнем, вделанным в шлем.

— Похоже на сапфир. А впрочем, пошли, —

сказал Володя и поднялся, отряхивая колени.

Алан снял с себя фуфайку и бережно завернул в

нее находку. «Чей он был? Кто носил его?» — ь-звол-

нованно подумал он.

— Какое солнце! — воскликнул Володя, когда они

вышли из могильника. Оба закрыли глаза от яркого

света и легли на землю.

Черникой и мхом покрылись здесь камни. Сине-

розовыми слезами играла роса под солнцем.

— Фиалки, как в слезах. Нарвем и преподнесем

71

Ольге Кондратьевне, — сказал Алаи и неожиданно

расхохотался.

— Ты чего? — удивился Володя..

— Едва ли мой предок, которому принадлежал

этот шлем с голубым камнем, преподнес бы женщине

эти маленькие цветочки...

— Пошли скорее, пока не подняли тревогу. Хотя,,

насколько мне известно, у вас, у осетин, мужчин

никогда не крали, только женщин, — сказал Володя.

— А ты попробуй, укради осетинку, — смеясь

ответил Алан.

— А почему бы и нет? Ведь посмел же ты на

русской жениться. Чем я хуже тебя? Правда, у меня

нет такой величественной лысины и такой кавказской

талии, но я начну заниматься спортом.

Перед ними открылся лагерь. Необычайное

оживление чувствовалось кругом.

— Она приехала... Это она, — заволновался Алан

и побежал к машинам. Владимир едва поспевал за

ним. ''""' * .

Ольга Кондратьевна подняла на них прищуренные

в мягкой улыбке серые глаза.

— Вот они где! — сказала она и протянула Алану-

руку.

Алан положил на ее маленькую сухую ладонь

несколько влажных синих фиалок, а в другой руке-

поднял шлем со сверкающим голубым камнем...

1951 г.

СУД.

Клуб колхоза «Партизан» был переполнен. На

двери висело маленькое объявление:

«Разбирается поведение колхозницы ^ЗраХ*^

На собрание пришли и престарелые бабки, и

старики, которые ходят обычно только на

производственные совещания. То здесь, то там, среди старушечьих

темных повязок и стариковских бешметов, мелькали

пионерские галстуки.

Общее внимание привлекал правый угол зала, где

сидела высокая старуха с поразительно молодыми

серыми глазами, а за ее стулом стояла совсем еще

молодая женщина в белом шелковом платке, низко

опущенном на лоб. Это и была Зоя.

Было странно видеть ее такой робкой, смущенной,,

закутанной в большой праздничный платок, в то

время, как ее подруги по звену сидели в зале в легких

косынках и модных платьях. Они приглушенно

смеялись и делали Зое какие-то непонятные знаки.

Здесь не было никаких признаков официального

суда. И все-таки это был суд. Колхозное собрание

судило молодую, недавно вышедшую замуж,

колхозницу-комсомолку Зою, звеньевую передового

молодежного звена, которое уже третий год держит

переходящее красное знамя.

В феврале она вышла замуж за колхозного

бригадира, вернувшегося с войны с тремя колодками

орденов и медалей.

За что-же собрание должно было судить Зою?

Стоял уже май, а Зоя не работала с февраля,

хотя ее отпуск уже давно кончился.

73;.

Поддерживаемый внуком-пионером, в президиум

прошел восьмидесятилетний старик Гамат. Несмотря

на свои годы, он принимал активное участие" во всех

делах колхоза и часто говаривал:

— Пока человек жив, он должен работать.

Старого Гамата можно было видеть весной на

тракторной вспашке, осенью — на ломке кукурузы, а

морозной зимой — на рубке дров. Легко взмахивая

тяжелым топором, он тихо напевал шуточную осетин-

скую песню «Тауче».

" Когда старый Гамат подошел к столу и разгладил

красный сатин, в зале задвигали стульями и

приглушенно зашептались. Его часто выбирали в президиум,

но он всегда оставался в зале, говоря:

— Ладно, пусть я числюсь, а сидеть буду здесь.

Мне там трудно. Но сегодня Гамат сам пошел на

сцену, хотя президиум еще не избирали.

— Пора начинать, — шепнул председатель

колхоза парторгу.

— Товарищи, — сказал парторг, — считаю

собрание, колхозников колхоза «Партизан» открытым. На

повестке дня у нас один вопрос: «О звеньевой второго

звена Зое». Вы все ее знаете. Лучшая наша

комсомолка, стахановка, три года переходящее знамя

никому не отдавала. А теперь, пожалуй, придется его у

нее отобрать...

При этих словах Зоя вздрогнула, как от удара,

и откинула тяжелый платок со лба. Ее круглое,

всегда румяное лицо, стало белее платка, и она

растерянно посмотрела на гГодруг. Потом она опустила глаза

и чувство острого стыда перед людьми, которых она