Самоед

Представьте себе дремучий лес поздним августом, когда по утрам уже весьма прохладно, но все равно солнце обязательно, обязательно пригреет часам к десяти. Березы, ели, небольшая проложенная трактором дорого уходящая в таинственную даль, притаившиеся в траве фаллосы молодых подосиновиков, почти никогда не встречающиеся (и поэтому такие удивительные) ежи, которые сердито замирают среди многолетних черничных кустов когда тронешь их осторожными, готовыми к прыжку пальцами. Вдалеке, через поле — небольшое село и в конце леса, на поляне — скотомогильник.

Он представлял собой неглубокую яму с цементным полом и стенами. Круглый полуподвал, возвышающийся над землей примерно на метр. Отверстие было покрыто толстой пластиковой пленкой и когда я приподнимал эту пленку — то всякий раз дрожал от любопытства и возбуждения. Трупы, шкуры, кости сельских коров были утрамбованы, свалены в кучу, навеки перемешаны друг с другом. Почти все останки были завернуты в полиэтилен, прилипали у нему и когда я отдирал его — сотни черных хищных жуков, многоножек, личинок бешено извиваясь, щелкая и шурша бросались врассыпную, зарывались поглубже — в более древние слоя гнуси. Я приподнимал следующую завесу — срывал полиэтиленовый занавес второго театра и все повторялось снова. Запах был не таким уж сильным — пятьдесят процентов содержимого скотомогильника составляли кости и коровьи черепа, но в данном случае запах не особо меня интересовал. Я просто хотел подержать в руках длинную кость, потыкать ею гнилую, облезшую шкуру, сорвать насекомым их круглосуточный обед и затем просто посидеть на цементном краю, послушать шум деревьев и ни о чем не думать….

Идиллия! Нирвана! Сокращение оргазмической платформы двенадцатилетней души. Я бы многое отдал, чтобы завтра утром проснуться в том месте с бутылкой….ну скажем — Зубровки в кармане брюк. Побыть там часа полтора. Поговорить с костями, еще раз поэкспериментировать — можно ли ударом ноги разбить коровий череп… К сожалению — это уже нереально. Я уверен, что и скотомогильника того давно уже нет.

Сейчас, увы, у меня нет таких источников вдохновения… Несколько лет назад я работал на обувном складе, на пятнадцатиминутных перерывах выходил на складские «задки», взбирался на мусорный бак, курил, слушал музыку и наблюдал ежедневные трансформации огромной дохлой крысы, которая валялась около стены рядом с пустыми бутылками из–под моего утреннего рома и виски, которые я не бросал в бак, а аккуратно (соблюдая какие–то сложные ритуалы) укладывал на асфальт дабы прибавить своему обеденному месту….некую отчаянную лихость. Дать прохожим понять, что тут обедают пропащие люди… Что тут им не стерильный ресторан, а сложная судьба — полная опасностей, мертвых грызунов и сигаретных окурков. Что поделаешь…Дешевое ребячество…Бравура перед самим собой…Когда же я наконец перепрыгну через эти глупости?

Так вот: пресловутая крыса невероятно скрашивала мои одинокие, пьяные перерывы. Грызун увеличивался, вдувался, размокал от дождя, скукоживался от солнца, потихоньку сбрасывал рыжую шерсть. Каждый день с крысой случалось что–то новое. Опарыши (моя давняя и не побоюсь сказать — заветная любовь) творили черт знает что… Порою труп ходил ходуном от их внутренних поползновений. В конце каждого дня я переворачивал крысу ботинком, что очевидно безумно злило опарышей потому некоторым из них приходилось какое–то время беззащитно лежать на асфальте и затем медленно, вслепую искать свой ядреный, мохнатый дом. (видите: с годами я стал более смирным — в данном случае я лишь только переворачивал крысу, а давным–давно в семилетнем возрасте я помню, что не только переворачивал, но и ежедневно нюхал мертвого голубя, который долго и отрешенно лежал возле забора детского сада. Какая–то старушка заметила меня, склонившегося над птицей и сказала с добрым смехом:

— Что ж ты мертвую птичку–то трогаешь? Живых трогать надо!

Когда от моей крысы оставался почти уже один скелет — кто–то убрал ее. Фильм «с продолжением» прервали на последней серии.

Что же еще добавить к этому септическому эссе? Что еще вдохновляет меня и переполняет мои мозги допамином?