Самои

Картина была, как её нарисовал Ланских — только Митрич не лежал связанным под забором, а сидел на колоде у ворот конюшни и ласкал шишку на лбу. Был трезвее трезвого — с испугу, должно быть. Искать животных в пустой конюшне смысла не было, но все вошли и осмотрелись в кромешной тьме, прислушиваясь к шорохам.

— Что будем делать, Егор Кузьмич?

Принимай решение председатель: твоё хозяйство — с тебя спрос.

— Пашка Мотылёв дома?

Каменский участковый Павел Мотылёв жил в Кабанке с матерью.

— А чёрт его знает, — Ланских почесал затылок.

— Узнай и ты.

— Побёг.

— Рассказывай, — Егор подступился к сторожу.

— Так это, — закряхтел, задёргался Митрич. — Подошли двое из темноты, говорят: "Конюшня заперта, дедок? А ключ есть? Покататься страсть хотим". Я вас, говорю, щас покатаю. Хвать ружо, а оно уж у их руках. Ну и, прикладом мне прям суды….

Сторож потрогал новоявленную деталь седовласой головы.

— Узнал кого?

— Ненашенские, Кузьмич, ни лицом, ни говором нездешние. Молодые, здоровушшие… Как не убили?

— Ни к чему им это — конокрады. Что-то не слыхать было про баловство такое, а? — он обернулся к Пестрякову.

Павел Иванович, как проснулся с испугом от бородатого лица в окне, так и не мог унять ручную дрожь, и язык, холодной слюной склеенный, будто прилип к нёбу.

Прибежал Пашка Мотылёв, успел одеться в новенькую форму, хрустел ремнями, пистолет в руке. Оглядел присутствующих, шмыгнул в конюшню, вышел, сунул оружие в кобуру, начал здороваться.

— Ну, что делать будем? — теперь уже председатель задавал вопрос представителю охранительных органов, переваливая на него ответственность.

— Знаю, знаю, что делать, — появился запыхавшийся Ланских. — Надо Петра Михалыча Федякина позвать. Сам охотник, а псина его по следу ходит. Зайку на траве чует, а уж полтора десятка лошадей от ей как запрячешь.

— Верно, — согласился Агапов, — Позвать надо. Так сходи.

Ланских, не отдышавшись, развернулся и припустил трусцой в известном ему направлении.

К Егору начала возвращаться уверенность в себе, растерянность уступала место азарту.

— Где ружьё, Митрич?

— А хтож его знает. Должно — унесли.

— Рассказывай, дед, что видел, что слышал, как коней проворонил, — подступился к сторожу с допросом участковый.

Пётр Федякин был потомственный охотник. Где-нибудь в тайге своим ружьём и собакой он легко бы прокормил большую семью. К пятидесяти годам домочадцев его сильно поуменьшилось — унаследовавшие светлый ум и беспокойную кровь, разъехались по городам в поисках счастливой доли сыновья и дочери. Маленьким хозяйством, рыбалкой да охотой надеялись прожить остаток жизни Федякины — Пётр да Меланья. Но в правлении им сказали: "Кто не работает, тот не ест" и послали на ферму — его скотником, её дояркой. Труд не в радость, никчемные заработки — сделали из Федякиных не то чтобы лодырей колхозных, безактивных каких-то. Таким и представлял себе Егор Петра Федякина, пока не поел с ним ушицы у ночного костра, не повечерял долгой и спокойной беседой за жизнь, общество и место каждого в нём. С тех пор зауважал охотника и не упускал случая напроситься на зорьку или на заячий гон. Собака у него была отменная.

Она и появилась первая, напугав неожиданностью Пестрякова — тот и спички уронил, прикуривая.

— Разбой! Разбой! — позвал из темноты Федякин, и тут же они подошли с Ланских, который не пыхтел уже паровозом.

— Пётр Михалыч…

— Да всё знаю, председатель, — отмахнулся охотник. — Вы постойте здесь без суеты — нам с Разбоем оглядеться надо.

— Человек пять-шесть было, — докладывал, время спустя. — Отсюда верхами пошли и коней гуртом погнали — должно в Казахстан. Пешком, боюсь, Кузьмич не догоним.

— Ага, щас мотоциклетку подгоню, — разозлился Пашка участковый. — Вперёд, мужики, по горячим следам.

Увлечённые его энтузиазмом, все присутствующие устремились в чистое поле вслед за Разбоем. Собака металась в азарте погони, то пропадая в ночи, то вдруг появляясь.

— Возьми ты её на повод, — сердился Мотылёв.

— Учи отца ругаться, — ворчал Федякин.

Шли споро, дружно — старики закряхтели, засипели, но не отстали.

У реки следы повернули вправо. Берег густо зарос ивой, тальником, вербой — к воде не подступишься.

— Однако, обшибся я, — признал Федякин. — К городу повернули — в Челябу метят или куда поближе. Говорю, на колбасу, Кузьмич, скакунов-то гонят.

Шли — подгоняла надежда, что близкий рассвет заставит конокрадов забиться в колок от посторонних взглядов. А может, здешние воры-то — загнали лошадок под навес на каком-нибудь хуторе да завалились отдыхать. Тут снег-то им на голову…. Такие мысли прибавляли сил.

Небо посветлело. С реки пополз туман, причудливо изменяя окрестные контуры. Разбой залаял.

— Мать чесная, — самым зорким оказался самый старый.

Из клубящегося тумана, будто гигантские призраки, выплывали силуэты лошадей.

— Мать чесная, — Митрич присел с испугу на корточки.

Следом Пестряков уменьшился в росте. Пашка выхватил пистолет и прикрикнул на Федякина:

— Да убери ты псину — щас положу.

Охотник свистнул условно, собака тут же смолкла и вынырнула из зыбкого тумана, лоснясь сырой шерстью.