Самои

Осаждающие отступили, не спуская глаз с усадьбы и неподвижного Пестрякова.

— Никуда не денутся, — убеждал сам себя Мотылёв. — Там дорога, там село, да и усадьбу, поди, жалко.

В подтверждение его слов из дома выскочил невысокий и толстый старик с седой бородой до пояса и топором в руках. Сиганув через Пестрякова, бросился рубить плетень, преграждая путь огня к усадьбе. Пашка подошёл к нему поближе и, демонстрируя пистолет, приказал поднять руки. Старик разметал пролёт плетня, выкинул топор, плюнул и поднял руки.

— Ты один что ли? Ну-ка зови остальных.

Старик повернул широкое лицо к дому:

— Ванька, Родька, ну-ка геть суды!

Во двор спустились четверо — два коротконогих крепыша, колодками в отца, и два худосочных цыгана. Даже издали было видно, как хмель у них боролся с испугом.

— Где пятый, дед? — Пашка ткнул просолу стволом в затылок. — Или сам на старости лет?…

— Непьюшый он — домой ушёл.

— Ружьё где? — крикнул Пашка стоящим во дворе.

Вынесли берданку Митрича.

— Всем лечь рылом в землю. Дед неси верёвку. Егор Кузьмич, вяжи супостатов, пока на мушке держу.

Но вязал конокрадов Федякин — Агапов поспешил к раненому. Пестряков сел на грядку, когда бандиты начали сдаваться.

— Зацепило?

— Ранили.

— Сымай одёжку, посмотрим.

Крови было — тоненькая струйка. Несколько дробинок пробили кожу и отливали из-под неё синевой. Егор сходил в дом, принёс самогон в бутылке, чистый рушник. Обтёр лопатку Пестрякову, обмотал.

Подошёл Мотылёв с берданкой:

— Постереги, Егор Кузьмич, крестничков своих, мы в Ключи за пятым, да и позвонить надо, куда следует.

Егор с берданкой на коленях и Пестряков сели на крыльцо. Связанные конокрады, матерясь, просились по нужде.

— Шмальни по ним, чтоб заткнулись, — попросил Пестряков.

— Болит? Ты выпей — боль приглушит.

Пестряков понюхал горлышко сосуда, поморщился:

— Не привык я к такому пойлу.

Однако хлебнул, поморщился, занюхал рукавом — гадость!

— Щас, — Егор оставил ружьё, прошёл в дом. Там и хозяйка нашлась — спряталась в подполье, когда полетели со звоном стёкла и штукатурка от стены, засвистели пули в избе. Агапов быстро растолковал ей, чего хотел, и появился перед завотделом со стаканами и закуской в тарелочках — грибочки, сальцо, капустка и хлеб-самопёк. Разлил по стаканам адово пойло, чокнулись, захрустели, закусывая.

— Фашисты, — подал голос один из связанных.

— Ты языком-то ни того…. А то щас задницу в клочья порву, — сказал Егор и тронул ладонью ствол ружья.

— Да шмальни уж, — убеждал Пестряков — Чего мне одному страдать. Ну, сволочи, сознавайтесь, кто в меня стрелял?

Когда вернулись участковый с Федякиным, стражники приговорили бутылочку и закуску всю подмели — полдень близился. Хозяин засуетился — стол вынесли во двор, накрыли, не забыли и собаку.

— Разбой его порвал, — кивнул Пашка на пятого, которого привёли, упаковали верёвками и толкнули в штабель к связанным. — А не собака, застрелил бы на хрен. У меня грамота по стрельбе, а он бежать вздумал.

Егор и лица конокрада рассмотреть не успел, но видел окровавленные и разорванные в клочья рукав и спинку пиджака. Хозяин суетился, угождая незваным гостям, подтаскивал закуски, выставлял бутылочки, пополнял жбан с квасом. Егор гадал, заберёт его Пашка или простит.

Забрал. Подъехали одна за другой две машины. В грузовик загрузили арестованных, в "неотложку" — Пестрякова. Прощаясь, он напутствовал:

— На выборы один пойдёшь, смотри, Егор Кузьмич, чтоб всё было по-нашему…

Пашка Мотылёв:

— С конями-то управишься?

Машины тронулись. Заголосила хозяйка. Под её вой, реквизировав найденное снаряжение, Егор с Федякиным оседлали двух коней, остальных взяли в повода и тронулись в Кабанку.

Анна была на ферме. Наталью Тимофеевну разморило на солнышке. Прикемарила она. Антошка играл на травке у её ног. Потом нашёл прутик и пошёл в атаку на гусей. Обошёл лужу. Коварные птицы отступали с достоинством, меж собой поругивая настырного мальчишку. И вдруг гусак и предводитель стаи, вытянув шею, кинулся на ребёнка. От неожиданности Антошка сел на попу. Жёсткий клюв ткнулся ему в грудь, больно щипнул за руку выше локтя.

— Ма-ма! Ма-ма! — закричал мальчик.

Он и говорить-то умел только три слова — мама, баба, дай.

Мальчик поднялся на ножки и побежал, но гусак мигом догнал, ущипнул за шею и ягодицу.

— Ма-ма! Ма-ма!

Мальчик бросился через лужу напрямик. Запнулся и упал, хлебнул воды. Он ещё сумел подняться.

— Ба-ба! Ба-ба!

Гусак настиг его и здесь, сбил крылом и вскочил на спину. Шансов у ребёнка больше не было.

Наталья Тимофеевна вздрогнула, отходя от дрёмы. Антошка кричит! Она подслеповато осмотрелась — рядом нет, бросила взгляд вдоль улицы — вправо, влево. Господи, где ж ребёнок? За лужей беспокоились гуси. Уж не там ли? Старуха соскочила с заваленки и трусцой, подволакивая отечные ноги, затрусила вокруг лужи. И вдруг увидела!… Господи, не может быть! Господи, только не это! Белый свитерочек в воде…. Это что? Это Антошина спинка?

— Господи-и! — на отчаянный вопль старухи откликнулись собаки всей улицы.