Самоидентификация

А вообще – я сказал бы каждому из них и каждому вокруг иначе. Я сказал бы – эй, ты, проснувшись с утра, подумай о том, что вчера уже кому-то было не суждено проснуться. Подумай о том, как бы ему хотелось проснуться. Подумай о том, каково это – осознавать, что больше не сможешь открыть глаза и вдохнуть. И после этого уже жалуйся на то, как тебе хреново живется.

Но я ничего из этого не говорю. Потому что знаю, что это ни на кого не подействует. И на меня, кстати, тоже. Потому что я разделяю то убеждение, что жить надо или красиво, или никак. Но я, в отличие от большинства своих одноклассников, понимаю, что люди, которые живут действительно хреново, всегда нужны. Потому что именно они проворачивают тот производственный ресурс, который позволяет нашим родителям и нам жить припеваючи. Поэтому, я считаю, что даже живущие хреново должны иметь шанс размножаться.

- Это все демократия, - заявляет Женя.

- Не понял, – Мик.

- При демократии народ живет хреново, - Женя. – Автократия и тому подобное больше заботятся о здоровой нации.

- Хрень собачья, - Вик выпускает огромное облако сигаретного дыма, уносимое активной вентиляцией. – А ты что скажешь? – обращается ко мне.

- А я за демократию, - однозначно заявляю.

- Почему это? – Женя, брезгливо.

- Потому что демократия – это круто, - говорю. – Потому что про ней ты можешь невозбранно быть собой. Демократия и теория относительности – родственники. Они должны были зародиться одновременно. Потому что при демократии все относительно. Свобода выбора, свобода мышления, свобода самобытности. Нет четких рамок морали, острых углов. Каждый свободен выбирать то. что хочет. Можно быть космонавтом, певцом, писателем, людоедом, педофилом, маньяком, жрущим кишки своих еще живых жертв вместе с дерьмом. Каждый сам выбирает направление. Это круто.

Я выдаю это все с таким спокойствием и так ровно, что никто не остается слишком шокированным. Информация плавно проливается каждому в одно ухо каждого и вылетает в другое, мало что оставляя внутри.

- Глубоко, - отмечает Вик. – Кстати, вот еще анекдот. Короче…

Я не хочу его слушать и отвлекаюсь на музыку. По-моему, это качественный, элегантный дабстеп-ремикс на Jessie J «Who You Are», и его мотив меня захватывает. Черноволосая девочка уже ушла. На танцполе размахивает грудью еще одна, чем-то напоминающая ее. Но у меня в голове только бас звучащего трека и тихая пульсация фразы «Мир еще не проснулся».

Я хотел бы не вспоминать про Катю, но после многих вещей, что между нами происходили, после многих проблем, что мы решили вместе, я не могу окончательно успокоиться. Остатки ревности – вялые, немощные, бьющиеся о стену моего запитанного на действие веществ безразличия. Мы были другой парой. Не той, что каждая из других, наблюдаемых мной.

«Sometimes it’s hard to follow your heart»

Сердце ничего не значит. Оно лишь качает кровь. Все отсылы к безголовым чувствам наивны. Бессмысленны. Мне не нужно то, за что я держался. Я могу быть собой и так. Но воспоминания несут ассоциации, и…

- Так кто ж ты такой?

В меня врезается эта фраза Вика. Я оборачиваюсь на него. Слежу за его артикуляцией. За взглядом. А он бесстрастно заканчивает анекдот.

- «А я – тот самый мужик, которому ты наступила на ногу в троллейбусе».

Все снова смеются. Я не в теме.

- Ребят, а почему мы не покупаем телок? - рассудительно выдаю.

- У тебя какой-то жестокий настрой, - усмехается Мик.

- Но все-таки, - не унимаюсь. – Почему нам просто не пользоваться ими? Почему мы всегда паримся из-за отношений или типа того? – смотрю на Мика; его это точно касается.

- Хрен знает, - Вик, потерянно. – Наверное, хочется любви, ласки, нежности…

- Верности? – подмечаю я.

- Ну, да, - Мик говорит. – Девушка одного моего знакомого – Сереги, – была на той неделе найдена с четырьмя неграми в пентхаузе. Серегином, конечно. Залитая спермой так, что были видны только глаза. Верности…

- Всякое бывает, - махаю рукой.

- Это еще что, - вступает Рома. – Один мой приятель – не большой человек, но хороший, - снял тут телку в клубе. Не помню, в каком. Не суть. Где-то ближе к окраине. Смачно ее описывал – брюлики там всякие, короткое черное платье. Ну, и она вся из себя такая прикольная. Ну, слово за слово, и она уже у него дома, и он ее вовсю потчует ночь. Проснулся с ней утром, все круто. А потом, каким-то путями он узнает, что она работает – угадайте, где? В Макдональдсе! Она стоит на сраной кассе и моет сраные туалеты. И он это трахал!

- Наверное, еще и отлизал, - Мик, с омерзением.

- Была у него раньше такая слабость, - смеется Рома.

– Но такую выгодно брать замуж, - замечает Вик. – Уборщицу. С вечера ты ее выебал, с утра она у тебя убралась и ушла продавать гамбургеры.

Все смеются, и даже я не могу удержаться. Действительно, забавно. Не самый смешной рассказ, не уморительный, но забавный.

- А вот зачем тебе твоя китаянка? – спрашивает Мика Вик. – Кстати.

- Ну, блин, – Мик мнется. – Для разнообразия.

- А твой батя не против этой темы? – Вик.

- А, думаешь, он знает? – усмехается Мик. – Он еще тот фашист. Давно бы мне кое-что отрезал, если бы узнал об этом.