Самоходчики

Восьмого июля полк совершил марш из Острогожска к линии фронта. Наша 4-я батарея, а потом и весь полк вошли в передовой отряд армии «отряд генерала Труфанова». В него, помимо танков и мотострелков, включили отдельный мотоциклетный полк, ИПТАП и наш ГАП. Наша 4-я батарея шла головной в полку. К 10 июля, преодолев 250 километров, мы вышли в район сосредоточения.

Нашей 5-й гв ТА поставили задачу — наступать на рассвете, 12 июля. Отряд генерала Труфанова был выведен в резерв Армии.

Как теперь мне известно, мы были в полосе 69-й Армии. На рассвете 12-го июля нас срочно выдвинули на левый фланг армии. Позже, после войны из мемуаров мне стало известно, что именно там возникла угроза прорыва немецкого танкового корпуса. Трое суток, с 12.7.1943 по 15.7.1943, наш полк вел непрерывный ожесточенный бой в районе сел Ржавец-Рындинка. Я тогда и понятия не имел какие части мы поддерживаем. Через десятки лет прочел в мемуарах, что 12.7.1943 в группу генерала Труфанова, в спешном порядке, перебросили и влили одну ТБр из 2-го ГВ ТК и 2-ю мехбригаду из 5-го гвардейского мехкорпуса. Тогда, в сорок третьем, понять логику происходящего было трудно. Мы постоянно меняли НП и огневые позиции. Поддерживали огнем контратаку наших танков, вели заградительный и отсечный огонь, били по выявленным целям, били по площадям, но на прямую наводку нас не выводили. Немцы бомбили и обстреливали нас из орудий и минометов всё время. Сплошной линии фронта не было. Перед орудиями гаубичного полка и ИПТАПа держала оборону наша мотопехота. Немецкие танки находились всего в 300–400 метрах от наших огневых позиций. Все небо было в черном дыму. Горели немецкие танки, горели наши танки, горела земля. Но в горячке боя особого страха не возникало — все спокойно делали свою работу под огнем противника.

Ночью, с 15 на 16 июля, немцы окончательно выдохлись и нам приказали подготовиться к контратаке. Я со своими бойцами из взвода управления пошел на рассвете к высотке, где решил сделать свой НП.

Но видно немцы эту высотку тоже облюбовали и встретили нас огнем.

Стали подниматься по скату и тут сбоку по нам ударили из автоматов. Две пули попали мне в левую руку, а одна ранила лицо. Мы потеряли двоих убитыми и еще двое были ранены, но немцев отогнали. Мой помкомвзвода остался с уцелевшими бойцами, чтобы оборудовать НП, а меня вывели в тыл, до медсанбата стрелковой дивизии. Раны сразу засыпали стрептоцидом, перевязали и вынесли на поляну, где сортировали раненых. Мне, с лицевым ранением, медики прикрепили «красную карточку передового района», что означало — эвакуация в первую очередь.

Так я оказался в Мичуринском госпитале. Там мне «собрали» осколочный перелом руки под плечевым суставом и наложили гипс. А ранение лица оказалось не тяжелым — пуля прошла по касательной и не раздробила челюсть.

Долго лежали в госпиталях?

Почти до зимы. Из Мичуринска меня перевели в Свердловск, где мне снова лечили руку, поскольку кости срослись неправильно. Но это лечение оказалась не особенно удачным и раненая рука так и осталась укороченной. Вся палата, где я был, состояла из «самолетчиков», раненых с гипсовой вытяжкой на покалеченных руках.

В палате был офицер, который рисовал на гипсовых повязках батальные сцены, гербы, череп с костями, бутылки водки с игральными картами. Наш комиссар госпиталя, заходя в палату, хватался за голову, увидев «нашу картинную галерею». И после его визитов нам меняли гипс. Мы умудрялись ходить «в самоволку», вылезали через окно. Были часто в Театре музыкальной комедии, где специально всегда имелись забронированные места для орденоносцев. На палату было достаточно орденов и обмундирования, хотя госпитальное начальство и устраивало «шмон», пытаясь обнаружить спрятанную форму. Все поиски было тщетны и найти ее они не смогли. Бюсты вождей, стоявшие в палате, были внутри полые. Там-то мы и прятали форму, необходимую нам для «самоволки». Однажды я встретил в городе бывшую одноклассницу и она рассказала, что «по сарафанному радио» через наших соучеников ей еще в августе сказали, что я убит под Курском. Как-то в палату попал номер «Красной Звезды» и в нем я прочел заметку, что в Кремле М.И. Калинин вручил награды группе военнослужащих, а в списке награжденных орденом Красного Знамени значился капитан Г.Л. Сокольский. Это был мой брат, о котором я с самого начала войны не имел никаких сведений. Тут же я написал письмо в редакцию и мне ответили, что это действительно мой брат, и что ему был вручен орден БКЗ. В 1941 (!) году он вывел из окружения остатки стрелковой дивизии и вышел к своим со знаменем дивизии. Мне сообщили полевую почту брата. Правда, когда я туда написал, пришел ответ — «адресат выбыл». Разыскали мы друг друга только после войны. Все вернулись в Харьков и тут выясняется, что брат меня и не пытался найти, считая погибшим.