Самоходчики

Потом Полковник погиб. Иван Коршунов, он майором был, но командиром полка и мы его прозвали Полковником. Он не перечил. И вот он остался в штабе армии, это в районе Познани было, разведка эту крепость прозевала — думали легко ее возьмем, а там целый бастион. Полковник поехал обратно, а с ним весь штаб полка был, на виллисе и одной самоходке. Едут — раз, впереди завал, деревья дорогу перекрыли, а сзади уже пушка стоит, на них наведена. Наши за дом скрылись, и решили выскочить и прямо на пушку, раздавить ее. Только выскочили, а они выстрелили, и самоходка загорелась. Полковник выскочил из своей машины и взмахнул руками, и там растянулся.

Мы узнали, что Полковник погиб и дней 10 его старались вытащить, чтобы похоронить. Это страшно. Его же нести надо, если возьмем, а кто будет нести? Брали саперов из стрелкового подразделения. Помню полезли в первый раз — самоходка горелая стоит, а рядом немцы. Мы же думали там никого нет, а там немцы. Так и не вытащили, но за эти лазанья мне Отвагу дали.

А месяца через два, когда Познань взяли, мы сидели, пунш варили, и вдруг вечером приходит начальник связи, он с Полковником тогда был. И он рассказывает: «Когда там взрывалось, я соскочил, меня не ранило, но все глаза залепило, я к забору и туда вылез, за забор. А немцы говорят, вот он сам прилез, меня за шкирку и отвели в крепость. А у меня даже партбилет остался, я его спрятал и орден Красной Звезды сохранил». И тут же, он еще пунш свой не допил, пришли двое и говорят: «Кто тут у вас капитан Погорелов». — «Я». — «Пройдемте с нами». И больше я его не видел.

Потом мы пошли на Берлин. Берлинская операция состояла из трех этапов. Первый этап — надо было расчленить группировку, которая была в Берлине. Она была мощная. Ее надо было расколоть. В этом вот мы и участвовали. В результате немцев расчленили, и они в котле оказались, на юго-востоке Берлина. Вот мы там охраняли.

Прискочили туда, когда ехали, увидали, подумали, что это беженцы. С километр примерно какие-то люди спускались сверху вниз, долго голову ломали, оказалось, это американцы там оказались. Наконец, мы приехали в пункт назначения. Речушка течет, немцы ее к тому времени перескочили, мост разобрали. На том берегу возвышенность была, и немцы там просто кишели. Сложили винтовки, автоматы, зажгли костры, пищу готовили. Мы подъехали, поставили самоходки, ждем. Глядь, вечером перебирается один немец, плохо одет, коверкает русскую речь. Говорит: «Где ваш командир? Хочу с ним переговорить». Подошел Полковник, новый командир, майор Гуляев, мы его тоже полковником прозвали. Я стою рядом стою. Немец говорит: «Командир, наши солдаты готовы сдаться в плен. Но просят, чтобы только мост построили». Гуляев говорит: «Во-первых, я буду разговаривать только с вашим генералом, а, во-вторых, я тебе не строитель, хочешь жить, строй сам мост. Пошел вон». Только на таких условиях, это же уже не 1941 год, а 1945 год. Недовольный солдат ушел. А Полковник и говорит: «Слушай, попробуй, ударь самоходкой по дереву, достанет до того берега». Ну мы пару деревьев свалили, немцы угомонились. Потом пришли саперы, построили мостик на скорую руку. И они полезли, как фарш из мясорубки. И тогда мы стали их сопровождать по бокам. Они идут и идут.

Второй этап — уничтожить котел. И третий этап — брать Берлин. Берлин-то взяли 30 апреля. А мы 29–30-го пленных сопровождали, а потом нас в Берлин направили. Берлин — огромный город, горелый, разрушенный, американцы поработали здорово, все разбили. Страшно было. Немцы попадались голодные, испуганные, а мы боялись, что нам сверху могут что-нибудь швырнуть…

Они же всю молодежь призвали, парнишки 15–17 лет. Помню какой-то из винтовки стрельнул в нашего командира, но не попал. Пуля еще позвякала, а он по крыше убежал. В него пульнуть ничего не стоило, но что его одна смерть… наши не стали стрелять, пожалели. Этот пацан спрыгнул, подвернул ногу, винтовку бросил… Вообще, в Берлине нам боев не досталось.

На второй день в Берлине рано встали, позавтракали, подъехали к рейхстагу, к Бранденбургским воротам. Поднялись туда… Берлин, как на ладони весь виден, подошли к рейхстагу, расписались. Все было исписано — на столбах, на колонках, даже на потолке умудрялись писать, кто чем, кто карандашом, кто углем. Я головешкой написал: «Морозов из Курска».

Это были счастливые минуты. В Берлин придти! Пошли специально посмотреть их метро, оно было залито водой. Что осталось в памяти, это очень много американцев. Сидят в машинах, сигара во рту, одной рукой рулит и едет: «Русс, выпить хочешь?» «Давай». Он стакан наливает, а наш — хлыст, и еще смотрит. Без закуски, без всего.

Евгений Давыдович, вы сказали, что в запасном полку вас не кормили. Все так плохо было?