Самокрутка

Выступило гробовое молчание... Анюта дрожала всеми членами и, бледная как смерть, подняв глаза на отца, хотела что-то сказать, но зубы стучали, посинелые губы не двигались. Она была страшна. Борис, бледный, так тяжело и громко дышал, что его дыхание было слышно.

— Ну, расходитесь! — приказал князь. — Молчать приказа от меня вам нет. Можете разносить хоть по всей Москве нашу срамоту. Да она, Белокаменная, и так уж вся, и вдоль и поперёк, всё слышала и знает. Вы, отец Андрей, и вы, господин секретарь, поезжайте каждый по своему начальству. А ты, дочь, и ты, самокрутчик-зять, оставайтесь в сём доме, пока не решится ваша судьба властью духовной и гражданской. А теперь идите, за мной, на мою расправу и мой отцовский допрос... Идите!..

Князь повернулся и быстро пошёл, Борис двинулся за ним, Анюта, чрез силу переступая, тоже пошла за мужем. Князь, идя к себе, не оборачивался, пока не дошёл до кабинета. Чрез несколько мгновений после этого, толпившаяся ещё и не выходившая из залы на лестницу многолюдная дворня, замерла вдруг на месте. Из кабинета князя донёсся пронзительный, дикий и страшный крик... Один... И снова стало тихо. Гул пошёл по зале.

— Княжна! Убил! Господи помилуй! — послышались восклицания.

— Что вы, дурни! Расходитесь! — закричал Феофан.

И в полном безмолвии, дворовые смущённо и робко очистили залу. Только Солёнушка не шла и, полумёртвая от ужаса и отчаяния, села на стул и прислушивалась к той стороне дома, где был кабинет князя.

Но всё было тихо, как ночью.

Только раз кажется в жизни можно так вскрикнуть, как вскрикнула Анюта, войдя за отцом в его кабинет. Не мудрено было подумать, что князь, приведя дочь к себе, порешил с ней и положил на месте либо ножом, либо иным чем.

Князь действительно положил дочь на месте одним словом и теперь Анюта лежала в обмороке у него на диване, а князь и Борис приводили её в чувство. Отец был слегка испуган, но с другим уже выражением лица, нежели в зале, а Борис плакал. Слова князя, от которых Анюта вскрикнула страшно и упала без чувств, — были следующие:

— Прости меня, дочушка. Я не волен и скоморошествую. Но зато всё сойдёт счастливо. Целуйте меня, дети!..

Анюта скоро пришла в себе, открыла глаза и, поняв, где они и что с нею случилось, она бросилась к отцу и едва не задушила его в своих объятиях. Она не могла ни слова сказать, а только плакала, и ей казалось, что она сходит с ума.

— Батюшка! Борис!.. — заговорила она наконец восторженно. — Я сойду с ума. Я сойду с ума!

Но скоро успокоились все трое и заговорили просто, не расспрашивая и не перебивая друг друга.

— Разъясните, батюшка. Я ничего не понимаю. Я боюсь понять! — радостно говорила Анюта, покрывая поцелуями руки отца или снова бросаясь к нему на шею и целуя его.

Князь объяснил всё очень скоро и просто, но не один раз должен был повторять то же самое.

Ещё почти год назад, он, видя любовь их и сам желая этого брака — обратился к своему другу и "московской силе" преосвященному за разрешением брака, но получил отказ. Он писал в Петербург, обращался в синод — и всюду было то же. Самые влиятельные члены в высшем духовенстве были против разрешения. Князь заявил однажды, что всё-таки повенчает дочь, так как таковых два брака на его памяти и женившихся оставили в покое, потому что ни родня и никто не жаловался.

Князь продолжал свой рассказ. Ему-де отвечали, что не надо было просить разрешения, а теперь, после решительного отказа и запрещенья — ослушаться ещё хуже. Преосвященный же подтвердил-де строго, что он своим честным словом отвечает за то, что, в случае брака Бориса, и Анюты, их разлучат, брак законным порядком расторгнут и обоих заточат в монастыри, чуть не на Белом море!

— Ну вот я вас тогда и разлучил! — сказал князь. — Борьку прогнал из дому. Что ж было делать? А теперь я и порешил, чтобы вы сами это всё произвели, против моей воли и без моего согласия. Ведь вы не просили разрешения, отказа не получали и ничего не знаете. Я один знаю про отказ и угрозы преосвященного.

— Но что же будет? Конечно, на душе легче, что вы не против, — воскликнула Анюта, — но ведь беда всё-таки будет с нами.

— Ничего не будет! Глупые мои. Ничего не будет!

— Вы говорили в зале, что мы...

— В зале всё скоморошество одно было. Фокусы я там показывал. Пойми ты, оголтелая! сшутил князь и постучал пальцем по лбу дочери. Заруби ты себе это здесь. В зале я наклал тридцать три короба вранья и глупостей, чтобы дворня разнесла всё по городу. Нам нужно казанскими сиротами прикинуться, пока не выйдет нам прощения.

— Но суд будет? — сказал Борис.

— Ничего не будет! Дурни! Ничего ровно. Пир горой у нас будет... И я пьян напьюсь!! Вот что! Напьюсь! Напьюсь... За ноги меня Феофан в кровать стащит! — почти восторженно воскликнул князь, так как смолоду вина в рот не брал и большого деяния для себя он не мог надумать на радостях.

— Кто же вас обнадёживает, батюшка?