Самолёт на Кёльн. Рассказы

Прямо там жена рынке на стенке висели под стеклом фотографии, объединенные броским лозунгом «ОНИ НАМ МЕШАЮТ ЖИТЬ».

Гость полюбопытствовал, и был за это вполне вознагражден лицезрением серии гнусных харь – большей частию опухших, мутноглазых. Но среди них явно выделялся Тюрьморезов Ф.Л.

Тюрьморезов Ф.Л. выделялся среди них необычно ясным взором и бодрой осанкой. Потому что все остальные обитатели фотовитрины стояли согнувшись крючком, стояли, умоляюще протянув руки к фотообъективу.

А Тюрьморезов Ф.Л. взирал на мир довольно дерзко, имел свежую курчавую бороду, мощный торс его был одет в тельняшку, а поверх тельняшки носил Тюрьморезов Ф.Л. пиджак. Вот так!

И текст был под Тюрьморезовым Ф.Л., который объяснял все его положение:

«ТЮРЬМОРЕЗОВ Ф. Л., 1939 г. рожд., С ЯНВАРЯ 1973 г. НИГДЕ НЕ РАБОТАЕТ, ПЬЯНСТВУЕТ, ВЕДЕТ ПАРАЗИТИЧЕСКИЙ, АНТИОБЩЕСТВЕННЫЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ».

Московский гость глубоко задумался.

А рядом оказались два милиционера в серых рубахах навыпуск. Они беседовали исключительно друг с другом, надзирали окружающую торговлю и время от времени трогали пальчиком выступающую из-под рубахи кожаную кобуру.

Московский гость, преодолев природную скромность, вежливо обратился к стражам порядка:

– Товарищи! Если этот объект находится в вашем ведении, то позвольте мне забрать портрет Тюрьморезова Ф. Л. раз и навсегда.

Милиционеры опешили.

– В нашем-то в нашем, – помедлив, отвечали они, видя перед собой приличного человека с портфелем. – А только для вас он зачем?

– Вы знаете, я попытаюсь вам сейчас объяснить, – сказал московский гость. – Несмотря на то, что гражданин Тюрьморезов – явно сугубо отрицательный тип, от него исходит какая-то внутренняя сила, его фигура где-то как-то по большому счету даже убеждает. Бодрит.

Милиционеры оживились.

– Да уж что, – согласился один из них – худенький, бледный. – Убеждать-то он мастер. Как пойдет молоть – заслушаешься! Он тебе и черта, он тебе и дьявола вспомнит. А особенно упирает на Бога. Иисуса Христа. Он, однако, молокан, ли чо ли? Все больше на религию упирает. Я правильно говорю, Рябов? – обратился он к другому милиционеру.

– Ага. Все точно, Гриша, – кивал синеглазый и пожилой Рябов. – Он свое учение имеет. Однако он не молокан, потому что, – тут милиционер выдержал значительную паузу, – потому что он – иудеец.

Так сказал Рябов, а потом снял форменную фуражку и вытер нутро фуражки носовым платком и повторил:

– Иудеец он, родом из Креповки.

– Ну и что, что из Креповки, – всколыхнулся Гриша. – Если из Креповки, так он молокан. В Креповке молоканы живут.

– А там живут вовсе не молоканы, а там живут иудейцы. – Рябов надел фуражку. – Их еще при царе выслали. Они все по видимости русские, но вера у них еврейская. Их выслали, а они царю подали прошению, чтобы их назвать. Вот царь их и назвал – село Иудино. И уж после Ленин их переименовал в Креповку.

– Позвольте, – вмешался путешественник. – Это уж не в честь ли того крестьянина Крепова, который переписывался с Львом Толстым? И Лев Толстой его называл братом. И он еще какую-то книжку написал, тот Крепов. Про тунеядство и земледелие. Я в «Литературке» читал…

– Во-во, – сказал Рябов. – Я сам из этих мест. Точно оно назватое по какому-то крестьянину. А раз Креповка, то и крестьянин был, значит, Крепов.

– И что же это Лев Николаевич Толстой стал бы тебе переписываться с иудейцем? – ехидно спросил Гриша. – Говорю ж тебе: там полсела иудейцы, а полсела – молоканы. А потом, будь он иудеец, так он бы на Христа не упирал. Потому что иудей не верит в Христа, а верит только в субботу. Их в субботу хрен выгонишь работать. Я-то знаю.

– А молокан, по-твоему, в Христа верит? Ты зайди к нему домой – у него ни одной иконки нету.

– Ну и что, что нету икон, – возражал оппонент. – У молокана икон действительно нету, но в Христа он верит. Вот и Тюрьморезов говорит, что Христос был социалист, от Каина родились все мировые сволочи, а сам он – авелевец.

– А, иди ты! То – молокан, то – авелевец. Сам не знаешь, что мелешь! – Рябов отвернулся и махнул рукой.

– А не слишком ли вы это слишком? – опять влез в беседу москвич, указывая на фотовитрину. – Это я имею в виду, что тут написано – он ведет паразитический образ жизни, пьянствует?

– Не, – горько отвечали милиционеры. – Все голая правда. И не работает нигде, и хлещет, как конь, и деньги ему дураки дают.

– А вдруг он случайно не работает с января месяца 1973 года, – не сдавался гость. – Может, просто еще не устроился как следует в городе человек. Все-таки всего шесть месяцев прошло.

– Как же, – иронически ухмыльнулся милиционер Гриша. – Он и в прошлом году всего два дня работал. Его когда первый раз привели в отделение, я его спрашиваю: «Фамилие, имя, отчество», а он: «Разин Степан Тимофеевич». И зубы скалит, бессовестная харя!