Самолёт на Кёльн. Рассказы

– Малюленька мой с Карцевой спал, правда, да? – посочувствовала Валечка.

– Ну как ты могла такое подумать? – совсем свял Никиша.

– Ну погоди, погоди, Наталья, – обозлился Убоев. – Налью маленько, старичок, а? – скромно обратился он к товарищу.

– Погоди, погоди, старичок… отец. Тихо! Обожди, старый. Дай… Дай мне внутренне как-то… внутренне сконцентрироваться, – забормотал товарищ.

– А я вот возьму да и выпью! – вдруг лихо выкрикнул Убоев.

– Да и я, пожалуй, тоже! – тогда вдруг тоже подскочил Малофенин. – Вам наливать, барышни, – крепясь обратился он.

– Немного и налей, пожалуй, – сказала Валечка, откровенно гордясь Малофениным. – Но учти – мы с тобой насчет Карцевой еще поговорим, – пригрозила она.

– И мне чуть-чуть налей, – сказала Наташа.

– Ну и выпьем, – сказал Убоев.

Они и выпили. И выпили еще. А потом снова выпили. А потом у них уже не стало ничего выпить, и они не выпили. А потом короткий зимний день совсем кончился, и наступила совсем зимняя тьма, и они заснули – кто где попало, но парами. В доме стало совсем тихо.

И лишь кот Василий, как оказалось, не совсем спал. Дождавшись тишины, он поднял тигровую голову, прислушался, напружинился и мягко плюхнулся на подоконник. Зеленые глаза его, вспыхнув, уставились на далекую луну. На луне, как обычно, что-то шевелилось. Кот зевнул, показав черную пасть, напрудил в углу, после чего тоже лег спать, после чего уже ни одна живая душа в доме и не бодрствовала и не философствовала. Молодые люди обнялись во сне и держали руки на теплых местах друг друга. За окном сам собой трещал мороз. Холода!.. Конечно же, во всем виноваты холода!.. Нечего в этом и сомневаться…

ВНЕ КУЛЬТУРЫ

1

Проснувшись однажды утром в 12 часов дня, он умылся, вытерся начинающим грязнеть белым вафельным полотенцем, походил-походил да и завалился, трясясь с похмелья, обратно на постель.

Лежит, лежит и смотрит вверх, в беленый потолок, где вовсе нет ничего интересного и поучительного, и увлекательного нет и быть не может.

Лежит, лежит и, представьте себе, какую-то думу думает. А что тут, спрашивается, думать, когда и так все ясно.

Что ясно? Да ничего не ясно.

Ясно только, что лежит себе, существуя, смотрит в потолок.

Думу думая? Хе-хе. Дума эта – какие-то обрывки, рваные веревочки: несущественно, позабыто, позапутано. Да еще вдобавок как на качелях – вверх-вниз, вниз-вверх, вверх-вниз – похмелье вдобавок. Попил он, умывшись, воды, а ведь всякому известно, что похмелье простой водой не изгонишь.

Бедный человек: он точно погиб бы в это дневное утро от похмелья, от дум без мысли, от серости – в комнате и за окном, от того, что в доме водятся клопы и тараканы, он бы умер, и никто бы ничего бы никогда бы и не вспомнил бы про него, он бы умер, но тут из рваных веревочек связалось нечто – эдакая мозговая петля.

Некая мысль вошла в его бедную голову.

–А не написать ли мне сейчас, вот именно сейчас какие-нибудь такие стихи?

2

Между прочим, и не удивительно вовсе, что мыслью о таком действии закончились его мозговые страдания. Скорее странно, что он раньше не вспомнил, забыл, как любит иной раз черкануть перышком по бумажке.

Тем более что за день до этого, в пятницу, он ехал в троллейбусе на работу, ехал и прочитал случайно у случайного соседа в газете через плечо, что сейчас все поэты овладели стихотворной формой, но им в их стихах не хватает смысла и содержания.

Какая это была газета, он не знал, кто такую статью сочинил, он не знал, а может быть, и вообще что-нибудь напутал в утренней троллейбусной сутолоке, может быть, и не было никогда и вообще такой статьи, но всплыли в похмельном мозгу читанные или воображаемо читанные слова, и он сказал вдруг: «А не написать ли мне сейчас стихи», точнее, он сказал: «А не написать ли мне сейчас, вот именно сейчас какие-нибудь такие стихи».

И он тут вдруг решительно встал, походил и решил, что прямо сейчас вот он сядет за стол и напишет какие-нибудь такие не очень плохие стихи со смыслом, содержанием и формой.

3

Сначала он все еще колебался немного. Думает:

– Ну куда это я лезу опять, свинья я нечищеная?

Думает:

– Может, лучше пойти посуду в ларек сдать да похмелиться?

Сомневался, как видите, но страсть к сочинительству и голос литературной крови взяли верх – он сел за стол.

И за столом уже сидя, кстати вспомнил, что по воскресеньям ларек «Прием – посуда» как раз приема-то и не производит по вине проклятой конторы «Горгастроном», установившей такие неправильные правила, чтобы по воскресеньям и субботам не сдавать пустой посуды, хотя если по воскресеньям и субботам не сдавать, то когда же, спрашивается, ее сдавать, коли весь день проводишь на работе?

– Что это? Глупость или осознанное вредительство? – спросил он самого себя, и не знал.

Посидел. Встал. Пошел. Воды попил из-под крана. Вернулся. Сдвинув немытые обсохшие тарелки, сел, а твердые остатки вчерашней пищи вообще просто-напросто сбросил на пол.