Самолёт на Кёльн. Рассказы

Лишь как я его увидел – все во мне оборвалось. Я зашевелил губами.

– Откуда? Откуда у сего скромного труженика, торгующего газетами ценой две копейки штука, такие чудные богатства? Как он приобрел вид столь ясный и свежий, что всякому охота иметь такой вид? Зачем сияет простодушная улыбка на умном лице его?

А торговля ширилась и продолжалась. Ловко сновали ручки будочника. Шутки сыпались из его уст. Пел транзистор, и стеклянная будка светилась, как светится всякий теплый, спокойный, мирный, налаженный и богатый предмет.

А рядом со мной между тем уже некоторое время находилась прелестная гражданка с ловко припудренным синяком. Гражданка курила длинную сигарету

– Тетка, – с тревогой обратился я к ней. – Не знаешь, с чего вяжут такие свитера?

– С мохеру, сынок, – сказала тетка, оглядев меня с ног до головы. И поинтересовалась на всякий случай: – Кафе «Ивушка» сегодня работает?

– Не знаю, красавица, – не знал я. – Ты мне лучше скажи, что это за такой мохер?

– Мохер он и есть мохер, – объяснила веселая москвичка, удачно метнув окурок в урну.

– Он что, на дереве растет, твой мохер?

– Не на дереве, а вяжут из собачьей шерсти. Понял? Из английских собак колли. Понял? А у меня тоже есть мохеровый шарф, – похвасталась она. – Но я его дала поносить одной подруге. Ей сейчас нужнее. Понял? Кафе «Ивушка» не знаешь, говоришь? А шашлычную «Казбек» у Никитских ворот знаешь?

Но я уже не слушал приставалу. Я был потрясен. Надо же! Из английских собак! Господи! Да это же и представить себе невозможно!

В Англии бегают собаки, их ловят, стригут, и вот стоит себе на Арбате простой человек и как ни в чем не бывало торгует газетами.

– Как? Как ты добился успеха? Научи! Ведь если ты, будучи будочником, заработал столько чудес, то я, закончив институт и умудренный твоим опытом, буду иметь 10 таких свитеров и 25 транзисторов. Научи! Спаси! Я, рыдая, припаду к твоим замшевым сапогам. И Инквизиция не будет пользоваться услугами неизвестного и сомнительного Гундика! – снова зашевелил я губами. И крикнул:

– Я научусь! Я – талантливый!

И крикнул. Кровь закипела в моих жилах. Я высоко поднял голову и гордо шагнул в будущее, куда тащусь и до сих пор.

ЕДИНСТВЕННЫЙ ИНСТРУМЕНТ

Допустим, это называется тихая вечеринка. Когда на столе стоят бутылки, рюмки, стопочки. Жареная картошка остыла, огурцы сморщились, колбасу и селедку съели. Молодые люди с высшим и средним специальным образованием беседуют о прогнозах. Девушки танцевать желают. Остряк Лепа тридцати двух лет острит, кричит, подслушивает и интригует. А магнитофон исполняет что-то такое шибко задушевное.

И вот на подобной тихой вечериночке один человек горько и искренне говорил такие слова, обращаясь немного ко всем, а в частности к своим ближайшим соседям:

– У меня в голове нет ни одной оригинальной мысли. Ни о вечности, ни о любви. Никаких выводов я тоже делать не могу. Не умею. Я только лишь могу описывать, да и то иногда плохо. У меня нет и следа какой-либо профессионализации…

– А ты в литературный институт поступи, – немедленно влез Лепа, сверкая стальными зубами. – …и следа какой-либо профессионализации. Каждый, внимательно изучивший любое из моих стихотворений, ясно поймет, что я почти везде кривляюсь. Я, конечно, могу исполнить фугу Баха, ибо я – талантлив. Но я исполняю ее на визгливой гармошке. Визгливая гармошка – это единственный инструмент, которым я владею…

Лепа молчал, поедая внезапно обнаруженный гриб, маринованный опенок.

– Единственный инструмент. В этом счастье и несчастье мое. Счастье в том, что никакой другой дурак больше не додумается до столь идиотского исполнения. Скорей в музыкальную школу пойдет и выучится хоть… бренчать, что ли. На рояле. А несчастье – что всерьез-то не принимается гармошка! Да и как ее принимать всерьез – визгливую, хрипатую, истеричную. Но в ней душа…

– Ксанф! Пойди выпей море! – вдруг неожиданно сморозил Лепа, наконец-то расправившийся с грибом.

А к чему сморозил? Зачем? Вследствие какой логической связи? И сам не знал, и никто не знал. Глупость – непознаваема.

Но все захохотали. Хохотали, хоть и прекрасно были осведомлены, что не свеж Лепа умом, далеко не свеж. А хохотали.

Тут, кстати, и магнитофон разошелся. Пары пустились в пляс. Сочинитель сник и не смотрел на соседей.

А в соседях у него была девушка с блестящими от волнения глазами. Пышные волосы ее черным потоком заливали бледное лицо. Девушка облизывала розовым язычком алые пухлые губы, чтобы они блестели, как глаза.

Красавица тихонько тронула рассказчика за пиджак.

– Какой вы смешной! – прошептала она. – Вы такой необычный! Пойдемте танцевать!

– Ну, я не танцую! – приободрился рассказчик.

– Понимаю, понимаю, – шептала девушка. И все облизывалась, облизывалась. А рассказчик уже вновь был бодр. Он наклонился к соседке.

– Вы, конечно, помните эти строки?

И мы бесконечно тонули, Стремяся от влаги к земле, – И звезды невольно шепнули, Что мы утонули во мгле

Девушка молчала, пораженная.

– Бальмонт, – сказал рассказчик. – Это есть такой почти забытый поэт Константин Бальмонт…