Самолёт на Кёльн. Рассказы

– Ты это дело брось, Валентин! Брось! Понял меня? Брось! Еще неизвестно, кто кого обнаружит. Может, это – порыв души? Может, и это – искусство? Понял? Пускай его утром дяди ищут и штрафуют на червонец. А ты туши свет, сынок! Утра вечера мудренее!

– Понял! Все с ходу понял! – гаркнул Валентин, и они ушли.

Они пошли в шашлычную «Эльбрус», где, выпив водки, громко разговаривали об искусстве.

– Эй ты, патлатый, ты что, в Африку собрался, сопляк? – обратился к длинноволосому Валентину незнакомый толстяк, окруженный цветущими красотками.

Мешковатый Карандиевский молчал, а машинист сцены Валентин внимательно посмотрел на толстяка и ударил его по лицу.

Посыпалась посуда, закричали красавицы, и все трое, включая толстяка, ночевали в пятом отделении милиции.

А Никодим к утру исчез. Он исчез и совершенно правильно сделал, что исчез. Дожидаться с его зарплатой десятирублевого штрафа было бы чистым безумием.

Так и закончился этот замечательный спектакль.

СТАРАЯ ИДЕАЛИСТИЧЕСКАЯ СКАЗКА

Под прямыми лучами солнца, принадлежащего Украинской ССР, нежились на галечном пляже друзья по курортной комнате: доктор Царьков-Коломенский Валерий Иванович, полковник Шеин и некто Рябов, не совсем простой человек.

Разговор тянулся вялый. Слова доктора были в основном посвящены чудесным свойствам лекарства с дурацким названием «мумиё». Это лекарство доктор сам прошлый год с компанией искал в Присаянской тайге. И нашел. А сейчас об этом рассказывал. Полковник в ответ крякал и пыхтел. А Рябов вообще молчал, вытянувшись в шезлонге и не сняв золоченых очечков. Сам был робкий, застенчивый, унылый. Трудно сходился с людьми.

Постепенно, как это водится только у русских, разговор перекинулся с частностей на всеобщее. Царьков вдруг заговорил обо всем чудесном, что, несмотря на науку, еще присутствует в жизни.

– Ибо наука – враг всего чудесного, – твердил он, оглаживая свою черную и крепкую бороду. – Где есть наука – там нету места чудесному. И наоборот!

– Совершенно верно, – согласился Шеин. А Рябов и опять смолчал.

– Собаки, например! – вяло кричал доктор. – Им не нужно лекарств! Сами себе ищут травку. И получается, что все наши научно-исследовательские институты – ничто по сравнению с обонянием обычного Бобика.

– Ну, уж вы… – запыхтел полковник. – Это ж даже ж, хе-хе-хе, определенное отрицание вашей же науки Гиппократа.

Как видите, спор принимал интересное направление.

– Не, – вдруг сказал Рябов. Друзья посмотрели на него.

– Что означает ваше «не», юноша? – напружинился полковник.

– Вы со мной несогласны? – заинтересовался доктор.

Тут Рябов страшно смутился. Он схватился за очечки, протер их, снова надел и заявил дрожащим голоском:

– Что вы! Я – за вас. Но я и не против вас, – поспешил он объясниться с полковником. – Я, то есть мы с вами, доктор, не отрицаем всякую науку. Мы просто подчеркиваем многовариантность бытия, правда? Ведь возможности человека использованы всего лишь на 0,000001 %. Человек, например, может все. Он даже может, усилием воли, разумеется, зависать в воздухе!

– Чего? – удивился офицер.

– А – летать, – тонко улыбаясь, пояснил Царьков. – Наш друг хочет сказать, что человек сам и безо всего может летать, если того захочет его разум. А только это… – он выдержал паузу, – это – старая идеалистическая сказка.

– Во-во, – поддержал полковник.

– Не летать, – осмелился уточнить Рябов. – А лишь зависать в воздухе.

Доктор улыбался. Полковнику же при этих словах страшно захотелось пива. Полковник сглотнул, а доктор почти вежливо обратился к Рябову:

– И это всем простым людям дано или только избранным личностям?

– Не знаю, – потупился Рябов.

– А вы сами не можете продемонстрировать нам такой дивный случай?

– Могу, – тихо сказал Рябов.

– Но, разумеется, не желаете? – рассмеялся доктор.

– Не хочу, но могу. Впрочем, могу и несмотря на нежелание, – совсем запутался Рябов.

Доктор вежливо захлопал в ладоши.

И тогда Рябов частично сложил шезлонг, превратив его в стул. Сел на стул. Напружинился. И немедленно медленно поднялся в небеса.

Представляете, какое тут наступило молчание?

Полковник дышал открытым ртом. А доктор спросил заикаясь:

– Ну и что? Что там видно?

Сверху донесся унылый голос Рябова:

– Космос! Открылась бездна, звезд полна! Окоем! Тучки небесные, вечные странницы! Философия! И, кроме того, тут, оказывается, рядом женский пляж, весь усеянный голыми женскими телами.

– Неужто… совсем… голыми? – задохнулся полковник.

– Натурально голыми, – так же уныло прокричал Рябов.

– И все… э… прелести видно? – оживился доктор.

– Ну…

– Так ты это, Рябов! Ты возьми нас с собой, – засуетился полковник. И обратился к доктору: – Валерий Михалыч, скажи хоть ты ему, чтоб он нас взял!

– Рябов! – крикнул доктор. – Ты слышишь?

– Низзя, – уныло, нерешительно отвечал Рябов.

– Ну, Рябов, не знали мы, что ты такая свинья, – горько сказал полковник.

– Да уж, – сухо подтвердил доктор.

– Правда же – низзя, – жалобно сказал Рябов. Но все-таки сильно снизился.