Самолет уходит в ночь

— Чокнемся, если шасси под рукой окажется, — беззлобно огрызались те, отправляясь на мороз. — Да как бы не улетели Новый год встречать.

Привычная атмосфера, обычная фронтовая обстановка. А ведь совсем недавно было иначе И что интересно. На фронте, где напряжение максимальное, мы так не нервничали и не переживали такого, как в те дни, о которых я хочу рассказать.

Полк отвели в глубокий тыл на переформирование. Мы должны были принять пополнение и получить новые самолеты.

Несколько месяцев подряд боевые экипажи совершали налеты на вражеские объекты. Мы потеряли почти всю материальную часть. Страшно сказать: в полку оставалось лишь три бомбардировщика! Да и то два из них требовали ремонта. Выходит, на полк — одна исправная машина!

Это — машины. Металл, так сказать. А люди? Разве не устали они? Изо дня в день, из недели в неделю — бои, бои, бои. Люди оказались крепче металла. Был полк. Была боевая единица, готовая снова, облачившись в металл, двинуться на врага. Но и нам, оставшимся в живых, необходимо было хоть немного отдохнуть. Оставшимся в живых...

Последним погиб экипаж лейтенанта Малинина. Это случилось за два дня до нашей переброски в тыл. Володя Малинин вылетел бомбить военные объекты противника в Орле. Вылетел и не вернулся. Он нашел смерть там, где начинал служить вместе со мной, Полежаевым, Нечаевым, Гараниным, Брусницыным и Степановым. Володя Малинин проходил службу в 100-м авиаполку, оттуда всех нас и направили на второй день войны в полк особого назначения.

Первым погиб Степанов.

Лечился в госпитале израненный и обожженный Сеня Полежаев.

И вот теперь не стало Малинина..

В иных условиях наш перелет на другой аэродром, пусть даже и неблизкий, особых бы трудностей не составлял. Ведь мы и созданы для того, чтобы летать не так выше и быстрее, как дальше всех.

Но здесь-то летать не на чем. Большинство экипажей — «безлошадные». Пришлось попотеть нашему транспортнику Василию Гордельяну. Его самолет в те дни был в центре внимания. Много рейсов довелось ему сделать, чтобы перебросить в указанное место весь летный и часть технического состава полка.

В первые дни тыловая обстановка прямо-таки ошеломляюще подействовала на нас, фронтовиков.

— В этой тишине хуже, чем под бомбежкой, — заметил Сергей Куликов.

Мы никак не могли привыкнуть к новой обстановке, забывали, что не надо лететь на боевое задание. Ночью, когда не было тренировочных полетов, мы спали беспокойным сном, ежеминутно ожидая сигнала тревоги, знакомой команды «По машинам!». И это естественно. Все мы уже свыклись с войной, с разрывами зенитных снарядов, с пулеметными очередями вражеских истребителей, с раздирающим душу воем сброшенных фашистами бомб. Все это еще жило в душе, в сознании, ревело и гудело. Это было вчера. И если потом, через годы и годы после войны, мы, ветераны, будем вздрагивать во сне, снова лететь в бой, гореть в самолете, выбрасываться из пламени на парашюте, то уж тогда, через день-два после фронта, разве мы могли все забыть и привыкнуть к тишине?

Население городка, куда мы попали, не считая военных, состояло в основном из женщин, детей, стариков. Где-то гремела война, а здесь люди не знали, что такое светомаскировка. Они ходили не спеша и не бросали встревоженных взглядов в небо. Жизнь текла, словно в доброе мирное время. Но это было только кажущееся спокойствие. Мы знали, с каким напряжением, по-настоящему фронтовым, трудились люди, отдавая все силы борьбе с врагом, как они ковали нашу победу.

— А мы в такое время в тылу, — говорили летчики между собой, опять начиная поругивать начальство. — Эта учеба бесконечна. В бою доучимся.

— Если не собьют в первом вылете, — отвечали горячим головам степенные пилоты-аэрофлотовцы.

Но мы, молодежь, меньше всего думали о том, по силам нам или нет драться с врагом в воздухе. Мы знали одно: там, под Москвой, все сейчас поставлено, на карту. Значит, дорог каждый человек, тем более летчик, к тому же имеющий боевой опыт.

Мы рвались на фронт. И не только на словах, но в на деле. А это значило, что мы учились и учились, не зная усталости, не ведая сна, не деля сутки на дни и ночи. Учились!

— Боевая работа для нас — это учеба, — часто повторял командир полка.

С ним соглашались, никто ему не возражал, но в мыслях своих мы все-таки были там, на фронте.