Самолет уходит в ночь

Бывает такое состояние, когда не знаешь, на ком или на чем сорвать зло, кому излить душу, с кем поделиться обидой. Да, этот случай я не мог перенести спокойно. Конечно, командир имеет право летать на любом самолете своей эскадрильи, это понятно, но почему он выбрал именно мой?

И тут на аэродроме я встретил комиссара полка.

— Что сердитый такой? — подлил масла в огонь батальонный комиссар Н. П. Дакаленко.

А мне этого только и надо. Я, и высказал свое возмущение.

Он слушал меня, но на его лице все время блуждала улыбка. И чем больше я говорил, тем она становилась заметнее, и это меня еще сильнее взвинчивало. Наконец мое терпение лопнуло. Забыв о субординации, я с раздражением спросил:

— Почему это вы улыбаетесь? Что тут смешного? Это же серьезный вопрос.

Комиссар похлопал меня по плечу и неожиданно сказал, что он доволен поступком моего командира. Это было как снег на голову. Я опешил. А комиссар продолжал:

— Настоящий командир так и должен поступать — показывать личный пример в бою!

Помолчал и, подмигнув мне, снова заговорил с улыбкой:

— И то, что полетел он именно на вашей машине, тоже правильно. За последние дни ваш экипаж сделал больше всех боевых вылетов в полку, кому ж, как не вам, пришла пора отдохнуть. А почему я улыбаюсь? Да потому, что доволен. Доволен тем, что вы недовольны, что так расстроились, когда у вас забрали самолет. Это же прекрасно, что вы рветесь в бой. Если бы в полку все так ревностно относились к делу, то мне, комиссару, было бы немного меньше работы.

Все же комиссар полка Дакаленко пообещал поговорить с Оржеховским. И, наверное, такой разговор состоялся, ибо больше на мой самолет никто не посягал.

Идет январь 1942 года. Мы, как и прежде, выполняем самые различные задания высшего командования: бомбим железнодорожные станции, аэродромы, укрепленные районы, штабы противника. Зачастую прокладываем маршруты по картам к местам, хорошо знакомым большинству летчиков. Нет, не потому что мы вылетали туда для бомбометания и раньше, в первые дни войны, нет. До боли знакомые места. Родные! В мирное время мы поднимали с этих взлетных площадок свои самолеты. Орел, Брянск, Харьков, Курск, Витебск... Родные города! Но сейчас их аэродромы занял враг и совершает пиратские налеты на передний край наших войск, на крупные и мелкие населенные пункты. С железнодорожных станций этих городов на фронт отправляются эшелоны с живой силой и техникой фашистов. И мы бомбили их, бомбили нещадно.

Одновременно радиус действия нашей дальнебом-бардировочной авиации расширялся. Мы летали до берегов Балтики. Наносили бомбовые удары по военно-морским базам противника. И такие полеты мы совершали с большой радостью. И не только потому, что использовали нас по профессиональной принадлежности, как дальников. А больше от сознания того, что фашистам хорошо дали под Москвой, и мы уже можем действовать не как фронтовая авиация, а имеем возможность трясти их тылы поглубже.

Теперь мы не были такими беззащитными, как в первые дни войны. Наши аэродромы прикрывали истребители и зенитные батареи. Пролеты через линию фронта нередко «проталкивались» «ястребками». Это сократило наши боевые потери. Однако на дальние расстояния бомбардировщики по-прежнему вылетали одни, без прикрытия. И чаще ночью. Мы научились воевать. Возвращаясь с боевого задания, мы, как говорится, по полочкам раскладывали все детали полета, оценивали и анализировали свои действия, выуживая из массы впечатлений самое важное, необходимое в бою, и постепенно приводили все это в стройную систему.

Чтобы не быть сбитыми своими же истребителями или зенитчиками, разработали условные опознавательные знаки — «свой самолет». Правда, эти знаки через некоторое время расшифровывал враг и мог использовать их в своих целях. По мы не терялись. Во-первых, меняли знаки опознавания, а во-вторых, сами пытались изучать повадки фашистских летчиков, распознавать их условные сигналы и знаки. Это нам удавалось, и мы часто, обманув фашистов, бросали им на головы бомбы или обстреливали из пулеметов. Пока противник приходил в себя, успевали уйти далеко.

Особенно любил охотиться за фашистами экипаж Василия Соловьева Он часами ходил ночью вокруг затемненного вражеского аэродрома, выжидая, когда гитлеровцы начнут работать, то есть взлетать и садиться, для чего им необходимо будет зажечь огни на аэродроме, включить опознавательные знаки на самолетах. Этого только и ждал Василий со своим экипажем. Выбрав удобный момент, он стремительно набрасывался на обнаруженную цель, нанося по ней удар бомбами и бортовым оружием. Так Соловьев поступал часто. Мы говорили ему:

— Вася, смени пластинку, иначе немцы подкараулят тебя и собьют к чертовой бабушке.

Всегда жизнерадостный Соловьев только улыбался в ответ: ничего, мол, не случится, я их уже научился обманывать. А потом, посерьезнев, говорил:

— Один к десяти будет. Пока они меня собьют — сами десятерых недосчитаются!..

Смелый, отчаянный парень был Василий Соловьев! Был... А кто от гибели застрахован?..