Самолеты на земле — самолеты в небе

Створки раскрытых окон веранды поскрипывали на ветру, дом временами наполняли влажные садовые запахи, и на какое-то мгновение казалось, что вернулся май, жаркие шары одуванчиков заполонили землю, и скоро придет настоящее лето с ярко-зелеными жирными папоротниками, паутиной и вечерними запахами июньских трав.

— Слышал, какие успехи у нашего Андрея? — спросила бабушка.

— Он у нас гений, — сказала мама, потрепав меня по щеке.

Жест получился искусственным, не то чтобы фальшивым, но совсем неуместным.

Я вышел в сад. Деревья нежились в лучах уже неяркого солнца, боясь шелохнуться. Сад замер. Только над дорожкой, ведущей от калитки к дому, мелькнула черная кепка и послышалось монотонное шарканье ног по земле. Я почти догадался, кто это мог быть, когда силуэт кепки пересекал стволы сливовых деревьев, приближаясь к кустам жасмина.

«Ангел-хранитель, — подумал я. — Старый ангел, исполняющий роль мужчины в этом женском раю».

— Дядя Захар пришел, — шепнула Маринка и добавила по секрету: — Пьяный.

Я долго ждал, когда, наконец, появится кепка из-за кустов, а она все не выплывала, словно человек в кепке затаился и тоже ждал. Лишь однообразные звуки, чем-то напоминающие звуки пилы, перепиливающей бревно, свидетельствовали о движении.

Несмотря на однообразный ритм, движение было многолико и возникало в памяти, как рука с молотком, заколачивающая гвоздь, устало сложенные на коленях руки. И руки на веслах. Я вспомнил впервые увиденное с лодки озеро, белые лилии и кувшинки, прыжки рыб на засылающей глади, заходящее солнце, выглядывающее из-за ладони облака, как лампа из-под абажура, скрип днища о камыши и мошкару, точно клубок дыма после выстрела. И рядом дядя Захар на веслах. Все это было каким-то непонятным образом связано теперь со звуком распиливаемого дерева. Отец, как всегда, был занят в саду, и обещанное им путешествие по озеру так и не состоялось, если бы не случайный приход дяди Захара по поводу продажи досок, предложение сходить на озеро и неожиданное согласие мамы. И вот мы уже за пределами сада, провожаемые завистливым лаем Дика, которого впоследствии, уже при Голубкове, Захар сам и похоронил.

…Он появился из-за кустов неожиданно — сгорбленный старик с хитрым лицом Саваофа, как неожиданно кончается монотонный тоннель и машина вырывается вдруг из темноты на волю со скоростью света при скорости семьдесят километров в час. Я невольно вспомнил его портрет Наташиной работы. Никогда не глаженные штаны, стоптанные ботинки, потертый, лоснящийся пиджак с оттопыренными карманами, кепка, которую я помню столько, сколько помню себя, сгорбленная фигура и тяжелая, заикающаяся походка.

— Зачем убежала? — ворчливо сказал он, обращаясь к Марине, словно бранил дочку, а заодно и ко мне: — Здорово, Андрей, — точно последний раз мы виделись с ним вчера, и протянул свою грязную, тяжелую какую-то руку.

Он извлек из карманов маленькие яблочки, которые сорвал, должно быть, в писательском саду, и разложил на скамейке.

— Яблоки прямо с неба, — пошутил я.

— Ешь.

— Запретный плод!

— У-угощаю, ешь. Как живешь?

— Ну, — неопределенно сказал я.

— Все учишься?

— Отучился, Захар Степанович.

— Хочешь высоко на гору залезть? Молодец, учись — большим человеком будешь.

— Большим человеком, — повторила Марина и засмеялась.

И он засмеялся, показывая обглоданные коричневые корешки зубов.

— Ты извини, я пьяный. Четверку с утра принял и у писателей еще стакан.

— Я так и понял.

— Один пи-сатель уговорил.

— Что делать.

— Я у них в ко-отельной работаю. Ше-эстьдесят рубликов в месяц.

Когда он заикался, его голосовые связки издавали ревущий звук, как сорвавшаяся с ноты труба.

— И на комбинате восемьдесят рубликов.

— Целое состояние.

— Ну и так, кому что надо.

— Рубликов двести?

— Хватает, — сказал он. — А ты?

— Двести восемьдесят.

— У-у-у, — он восхищенно покачал головой и, подумав, сказал озабоченно: — В Москве жизнь дорогая. А жилье?

— Кооператив.

— В рассрочку?

— На пятнадцать лет.

— Петля, говоришь?

— Что?

— Сколько рубликов?

— Сорок в месяц.

— Тьфу, петля.

— Об этом как-то не думаешь.

— Петля, да и только. Слушай, Андрей, что скажу. Бросай ты все это к черту!

— Мариночка, передай маме, что дядя Захар пришел.

— Нет, — сказал он, — я пойду.

— Мама, дядя Захар пришел! — Чирик-чирик-чирик! Марина бежала к дому.

— Это новое крыльцо вы делали? — спросил я.

— И крыльцо, и колодец. Я их у-уговариваю кухню расширить.

— Что ж?

— Сорок рублей.

Захар взглянул на меня трезво и с издевкой, словно до сих пор только притворялся пьяным.

— За пристройку?

— Нет, в месяц.

— Вы все об этом…

— А если здесь жить? Дом есть. Еще, не соврать, лет двадцать пять простоит. Сад есть. Сорок рубликов платить не надо.

— Я уж и то думаю.

— Работу, что ли, себе не найдешь? Вон я тебя шофером к писателям устрою. Хочешь? Рубликов на сто тридцать. И яблоки можно продавать. С этого сада знаешь сколько взять можно? Ужас! Как жить будешь. Барином. Барином жить будешь! — выпалил он убежденно, будто надул резиновый шар, но несколько передул, и шар лопнул.

— Ладно, — сказал я, — подумаю.

— В свою Москву ведь уедешь.

— Не уеду.

— Правильно, Андрюша. Петля ведь?