Самолеты на земле — самолеты в небе

— Не мы первые, — говорит Пиков, — не мы последние.

Балавадзе молчит.

— Много от тебя убудет, если включишь его?

— Ты мне нравишься! — восклицает Балавадзе, вскидывает руку и вновь становится похож на задиристого мальчишку.

— Если ты его в соавторы включишь, тебе все дадут, что душе угодно. Он всесильный человек, Гриша. От тебя требуется маленькая уступка.

— Он всесильный, а я старомодный. Старый. Древний. Дремучий. Самолюбивый человек. Не мог бы я жить с женой, которая изменяет, сидеть за одним столом с вором, зная, что он вор, и это не могу.

— Он вызовет сейчас тебя и скажет: так, мол, и так, Григорий Авелевич. Тонко спросит, не в лоб.

— Откажусь.

— Опять без людей останешься, без финансирования. Думаешь, науке от этого польза? Делу твоему польза?

— Одного не пойму, — говорит Балавадзе, — зачем ему? Какая охота? Это все равно как если бы завтра я захотел стать твоим соавтором.

— Мы одно, он другое. Ему публикации нужны для престижа. Он ведь ученый! И потом научный рост, Гриша. Мало того, что он начальник. Ему нужен научный рост: руководство проблемой в комплексе и, так сказать, документальное тому подтверждение, — криво улыбается Пиков.

— Но он профан в биологии!

— Ему и не надо. Достаточно того, что он начальник отдела, в котором ты работаешь. Честное слово, приходится объяснять как маленькому. Включи его в одну работу, получи, что для дела надо, а там поступай как знаешь.

— Не умею.

— Учись у других.

— Есть сказка про сына-лентяя, — говорит Балавадзе. — Ты послушай сказку. Был у отца ленивый сын: ничего не хотел в доме делать. А что делал — спустя рукава, только чтобы не ругали. И интереса у него ни к чему не было. Мучился с ним старик отец, наконец не выдержал:

«Не стану тебя больше кормить. Ступай зарабатывай деньги».

Услышала мать, пожалела единственного сыночка, спрятала на день в амбар: поила, кормила, денег дала, к отцу отправила.

Сидит отец у огня, старые кости греет. Сын протягивает деньги: вот, мол, отец, исполнил твою волю. Отец покрутил, повертел деньги в руках и в огонь бросил. Деньги горят, сын изумленно смотрит, а отец говорит:

«Нет, сынок, не ты их заработал. Ступай и без заработанных денег не возвращайся».

Вернулся сын к матери, все рассказал. Мать его пожалела, в амбар на три дня спрятала, поила, кормила, денег дала. Приходит сын к отцу. Отец покрутил, повертел деньги — ив огонь их:

«Не ты заработал эти деньги».

Видит парень: не обмануть отца. Взял котомку, пошел работу искать. Долго он пропадал. Наконец вернулся, грязный, усталый. Отдал отцу несколько заработанных монет. Отец посмотрел, на ладони подкинул и бросил в горящий очаг. Сын кинулся к огню, голыми руками угли разгребает, монеты вытаскивает.

«Вот теперь, — говорит отец, — верю, что сам эти деньги заработал».

— К чему ты рассказал эту историю?

— Что к огню ближе, то жарче, что к сердцу ближе, то больнее. Только за чужой щекой зуб не болит, — отвечает Балавадзе.

В это время в дверях показывается миловидная девичья головка:

— Григорий Авелевич, вас к себе Афанасий Иваныч Скворцов вызывает.

Балавадзе поднимается из-за стола и тяжелой походкой направляется к двери.

25

День, два или месяц спустя открывается дверь кабинета Скворцова:

— Афанасий Иванович!

Начальник поднимает от стола с бумагами хмурое лицо: в неурочный час беспокоят, отрывают от дел. Но, тотчас узнав вошедшего, старого своего друга, заглянувшего по служебной необходимости в институт Крюкова, Скворцов устремляется ему навстречу.

— Как поживаешь, Афанасий Иванович?

Не столько ради такта и боязни бросить тень на Афанасия Ивановича Скворцова, посвятившего десять минут рабочего времени неслужебным разговорам со старым другом, сколько ради экономии места и времени, устранения всего, что не имеет непосредственного отношения к делам крепости, мы решили опустить начало, включив, так сказать, магнитофон в момент, когда Афанасий Иванович касается вопроса, который отчасти был затронут в конфиденциальной беседе Балавадзе и Пикова.

— Ты пойми, — говорит Скворцов, — какая складывается ситуация. Каждый из них хочет в норе сидеть. Я, мол, своим занимаюсь, а до остального мне дела нет. С остальным (то есть самым для нас главным) пусть другие возятся, а я большой науке предан. И знаешь, каким путем свою политику гнут? Печатают специальные статьи в специальных журналах, диссертации защищают — и вроде бы их хата с краю. Вроде живут независимо, и управы на них нет. Но ведь за работу, за конечный вариант конструкции я отвечаю, не они. Жалуются на меня: Скворцов — диктатор, Скворцов — тиран. Я, понимаешь, мешаю им окончательно отделиться и обособиться, организовать здесь филиал Академии. Мешаю и буду мешать! Они меня консерватором, бюрократом изображают, будто я не воспринимаю современных тенденций развития науки и техники. Одного понять не хотят: если бы я этого не понимал, то духу бы ихнего здесь не было. Что говорить, пользу они приносят, но характеры, доложу тебе… Самолюбивы до болезненности. Вот и бьемся, воюем, боремся.